Летний детектив для отличного отдыха [сборник]

В тесных сенях пахло почему-то баней и были навалены и наставлены какие-то вещи. Пучки травы висели на стене, про них Элли сказала, что это полынь, от мух. Плетнев удивился, решил понюхать и своротил какое-то ведро, оно сильно загремело.

– Кто здесь? – послышался встревоженный голос, и распахнулась внутренняя дверь, обитая потрескавшимся дерматином. Из-под черной ткани кое-где торчала желтая вата.

Дверь сильно стукнула Плетнева по спине, он створку придержал и выглянул из-за нее.

– Добрый вечер, Люба.

Она помолчала, произнесла сдержанно:

– Здравствуйте, – и осталась в дверях.

– Мы пришли поговорить. – Элли стянула дождевик и стряхнула с него воду.

– О чем нам говорить? Я ничего не знаю, не видела и не слышала.

– Вот об этом мы и поговорим, – из-за двери сказал Плетнев.

– Неля, ты извини, но я только вошла, у меня дела не сделаны.

Кто такая Неля? – удивился Плетнев. Ах, да! Почему-то они так называют Элли.

Он выбрался из-за дерматина, все-таки понюхал полынь и заявил Любе, что у него разговоров всего на несколько минут, проще переговорить, чем препираться.

– Ну, проходите, – хмуро предложила Люба и пропустила их в тесную, но очень чистую комнату.

Стол был придвинут к окну и весь завален какими-то бумагами и обрывками ткани, а у соседнего окна, также вплотную, стояла разложенная швейная машинка с литым чугунным колесом ножного привода. За распахнутой дверью в маленькую комнату у стен стояли две кровати, разделенные небольшой тумбочкой, над которой висело зеркало. Тумбочка была заставлена баночками и тюбиками, наверное, Люба там прихорашивалась. За занавеской пряталось еще какое-то помещеньице, по всей видимости, кухня.

И это все.

По сравнению с этим домиком хоромы Плетнева выглядели как палаты царские.

– Любочка, ну что ты узнала?

– Ничего я не узнала.

– Как не узнала? Ты же в Тверь ездила!

Люба исподлобья посмотрела на Элли. И Плетнев тоже посмотрел.

В лице у той не было никакого любопытства, только сочувствие. Совершенно искреннее. Совершенно честное.

– Не пустили меня. Сказали, что день выходной, чтоб в понедельник приезжала. Никто ничего мне рассказать не может, а к задержанному тоже нельзя! А я говорю – что же он, до понедельника сидеть будет? А они мне отвечают, он теперь лет десять посидит!

Выпалив все это, она как будто отпустила себя, плечи поникли, губы набухли и задрожали. Как бы враз обессилев, она опустилась на стульчик возле швейной машинки, поставила локти на колени и уткнула лицо в ладони.

– Как же… десять лет… – рыдала Люба, – это же… беда какая… так разве можно с человеком… и главное, ни слова никто не сказал… прогнали меня… а я знаю, не мог он… никак не мог… он хороший мужик… правильный…

Плетнев перебирал на столе странно вырезанные бумажки и отрезки разноцветных лоскутов, Элли, приткнувшаяся на диване, молча смотрела в стену, дождик шуршал в саду, сумерки надвигались, как будто осень, жившая по соседству, заглянула в гости к лету и сразу же навела свои порядки.

И еще Алексей Александрович подумал: как хорошо, что Элли ничего не делает!.. Не суетится, не поглаживает Любу по спине, не говорит глупостей вроде: «Любочка, не плачь, все будет хорошо». Пресловутый стакан воды не предлагает! Плетнев ни разу в жизни не видел человека, которому от слез и горя захотелось бы пить! Непонятно, зачем его всегда и всем предлагают?..

Любые утешения – фальшь и вранье. «Все будет хорошо» – глупость. Никто пока не знает, как именно будет, хорошо или плохо. Стакан воды – выпейте сами, если у вас открылась жажда.

Люба поплакала еще немного, потом взяла со швейной машинки какую-то тряпочку и утерла лицо.

– Вот такие у нас дела, – сказала она и улыбнулась. – Неважные.

– А вот это что такое? – спросил Плетнев, выудив из кучи бумажек на столе какую-то длинную, в виде изогнутой колбасы неправильной формы.

– Как что? – удивилась Люба. – Это рукав. А вот это полочка. Вы мне тут все перебуровили…

– Это выкройка, – объяснила Элли Плетневу. – Сначала детали вырезают из бумаги, а потом уже из ткани.

Алексей Александрович, которому шили костюмы исключительно на заказ, страшно удивился, и некоторое время они разговаривали о портновском искусстве. По Любиным словам выходило, что шить самой значительно удобней, чем покупать готовое. Оно, это готовое, или очень дорого выходит, или совсем не то, что нужно. А на китайское барахло вообще без слез не взглянешь, только перевод денег и сплошное унижение.

Люба так и сказала – унижение.

– В какое место ни посмотришь, швы все вкривь и вкось, а бывает, рукава задом наперед вшиты! Как будто специально, чтоб сразу в помойку выбросить, а ведь за «красоту» эту еще денег просят! Подол спереди длиннее, сзади короче, после первой стирки краска вся слезает, пятнами идет. Я даже в руки брать такие вещи брезгую, не то что на себя надевать.

Она так и сказала – брезгую.

Интересная девушка эта самая Люба, бухгалтерша и мать-одиночка, по слухам, подворовывающая в чужих домах!..

– Хотите, чаю заварю? У нас мята вкусная. Еще мама сажала, говорила, какая-то необыкновенная. Она с Алтая привезла, давным-давно. Я ее берегу, рассаживаю.