Летним днем

Это так бабка Марья про себя думает.

«А Клавка-то Крупенчихина чем лучше? Тоже в девках намоталась. Что уж поминать-то, помолчим уж про то.

Да и за первым-то мужем чего только не было. Прорабатывала такое, что в хорошем кине. Вот и домоталась. Теперь на эту самую Петунию попала. Может быть, дети-то пошли, так маленько одыхалась да одумалась на этой на самой на Плетунии.

Да-а, вон она какая нонче пошла, жизнь-то. Беда, да и только, что творится на белом свете».

Про все это думает бабка Марья. Но вслух, понятное дело, не говорит. Болтин что лишнего, да вдруг невпопад.

Нет уж, оборони господь бог от этого.

А что до того, что Крупенчиха свою дочь-то нахваливает, так всякому человеку свое-то положено хвалить. Про свое-то кто худое скажет.

— А не страшно лететь-то было?

— Что ты милая! Думала поначалу-то, так богу душу отдам. Поначалу-то шибко страшно было. А потом как будто вроде бы и ничего.

— И народу в аэроплане не сказать чтобы много. Да культурно все, чисто. Сели мы в этот аэроплан, да и полетели. Я даже забыла, что лечу в небесах. С соседкой разговорилась — к дочери тоже в гости летела. Летим да промеж себя толкуем.

Только я в окошечко возьми да глянь. Глянула, да так вся и обмерла: ночь кругом стоит, все черным-черно; да все это со всех сторон звездочками усыпано. Словно как будто отрубя раструсили кругом. Жуть берет. Где что ничего не понятно. Думаю про себя: «Как бы не заблудились. Разве поймешь куда летим-то».

Слава богу, долетели — видимо, летчик парень битый попался, дорогу знал хорошо, потому и не заплутал.

Прилетела, а они меня уже ждут на вокзале. «Мы, — говорят, — ждали, ждали, да уж стали думать, как бы что не случилось — один аэроплан прилетел, другой да третий, Да наконец-то тебя видим».

Да обнимаемся, да целуемся.

Зять бегает, хлопочет. Все «мама» да «мама».

— А какого же обличья там народ?

— Да хороший народ, видный, — отвечает Крупенчиха.

По правде-то сказать, совсем на наш народ народ Петунии не похож. Да только неловко про то Крупенчихе говорить. Первое время Крупенчиху даже оторопь взяла, как приехала. Уж больно чудны люди там. А зять, так тем более рук нет, заместо них какие-то крюки, щупальцами называются, да аж целых шесть штук. А ноги. — навроде куриных. Одно человеческое — голос.

Не понравилось Крупенчихе обличье, оx как не понравилось.

Потому и молчит Крупенчиха: скажи, обсмеют А что поделаешь. Раз сошлись, да детки пошли, пусть живут.

Лишь бы жили хорошо.

— Как зять-то, — допытывается бабка Марья, — непьющий? В рюмку-то не заглядывает?

— Нет, нет, — отмахивается Крупенчиха, — да оборони господь. Не замечено пока ничего дурного. Нет, нет, и не пьет и не курит. Обходительный, культурный.

— Это хорошо. А то ведь не приведи бог, коли мужик из тех, кто выпить не любит. Вот Пушкарев-то Егор, что неделю назад устроил. Заявился домой, ни тяти, ни мамы не видит, а сам Дуське — вынь да положь деньги еще на поллитру — видишь ли, не все еще успел выпить. Та ругаться стала. Да и сама посуди, какое бабе терпение иметь надо — ведь каждый день до сшибачки.

Не дала она ему денег, так ты знаешь, что он тогда устроил.

Сел на трактор заехал в огород, да и давай по нему взад-вперед трактор гонять. То гонять — то гонять, а потом еще в самой середине как развернулся три раза. Назло значит сделал — вот так, мол, тебе, коли денег на бутылку не даешь.

— Матушки мои! — всплескивает руками Крупенчиха, — Да неужели?

— Да милая моя, вот такое дело устроил. Все как есть передавил. Хоть бы нарочно что осталось. Вот ведь какие нонче дела-то пошли. Не дашь на бутылку, так я тебе что-либо назло устрою. Дуська-то говорит, боюсь, а вдруг в другой раз дом начнет трактором будать. А что? Ума хватит. Зальет шары-то, а потом ему все едино, огород так огород — дом так дом. Уж такая нонче этим пьяницам воля дадена, уж такая воля. А что дальше будет? Я не знаю.

— Ох уж эта христова рюмочка, — вздыхает Крупенчиха. — И до чего она только не доводит людей. Оставил семью без огорода и нет ничто. Поди, ничего не вырастет теперь-то. Теперь если что и пересадить — поздно уже.

— Да знамо дело, теперь ничего в зиму не будет. Да ты сама, милая, посуди. На одноконке по огороду круг сделай, что останется? А это на такой махине забрякался. Все ведь перебуровил.

Бабки еще долго и подробно обсуждают все детали происшедшего события.

Разговор продолжается.

Давно бабки не виделись, все-то новости друг дружке хочется пересказать.

Но и день тоже не стоит на месте.

Солнце в небе поднимается все выше и выше, ближе к полуденному пригорку.

Разговор, может быть, затянулся бы до самого обеда, но тут бабка Марья вспоминает, что дома стоит непоеный теленок.

— Батюшки-светы! — хлопает она рукой. — Расселась, а? И сижу-посиживаю, словно и дел у меня никаких нет. А дома теленок стоит непоеный, кто бы напоил. Да и обед идти готовить надо. Придут домой, спросят: где, подруга, обед-то? Нет обеда. Так что пойдем домой.

Бабка Марья кряхтит, подымаясь.