Лето бабочек

(Я совсем не похожа на тех золотых, прекрасных людей, как бы мне ни хотелось. Я темная, долговязая и косоглазая – «постоянно с недовольным лицом», как говорил Джонас, хотя я не нарочно так выгляжу. Обычно люди подходили к моей маме и глазели на мою подвесную коляску в стиле 50-х, одно из пожертвований Женского Общества Ислингтон. «Какая очаровательная малы…» – начинали было они, и слова застревали у них на губах, когда я смотрела на них суровым взглядом, со сжатыми в злую розочку губками.)

После отличного года в Оксфорде мама рассталась с отцом, и оба они так сильно рыдали при расставании у терминала аэропорта, что стюардесса вынуждена была попросить их разойтись, так как они нервировали других пассажиров. Они разломили свой любимый Альбом Вашти Баньян надвое, и каждый забрал половинку – ох, юношеская любовь! Когда я была маленькой, на этом эпизоде у меня округлялись глаза от восхищения такой дерзостью, а в подростковом возрасте – от романтичности этой сцены. Теперь я закатываю глаза, когда думаю об этом: как они могли так поступить с ценной пластинкой.

Мама вернулась в Нью-Йорк, чтобы окончить колледж, но потом, к бесконечному разочарованию своих родителей, забросила учебу и, продав жемчужное ожерелье, подаренное ей на шестнадцатый день рождения, улетела обратно в Лондон, драматично появившись на пороге отца в Оксфорде. Она тут же переехала к нему. Они повесили пустой футляр из-под ожерелья над входной дверью, как символ своей любви.

Однажды, примерно через год, они решили пожениться. По словам мамы, от нечего делать. Пошли в загс с соседом и парой старых друзей в качестве свидетелей, а потом поужинали в баре напротив Хаддингтона. Никаких родственников. Детство моего отца было почти как мамино: единственный ребенок немолодых родителей, только в его случае они уже умерли, когда он был подростком. Последние два года, во время учебы в интернате, он проводил каникулы у друзей, перед тем как поступил в Оксфорд. У него еще был троюродный брат, Альберт, в Бирмингеме, которого он видел только пару раз в жизни, а мама вообще ни разу. И поэтому тем холодным ноябрьским вечером их было шестеро. На маме было белое кружевное платье, которое она купила в антикварном магазине, – оно было немного маловато, и на свадебном фото можно разглядеть, как одна из пуговиц на спине сползает к плечу, и она стоит рядом с отцом, вызывающе официально, смотря в объектив.

Когда они поженились, ей было двадцать два, а ему двадцать три. Кто их сфотографировал? Кто сфотографировал их у Бодлианской библиотеки, тот снимок, что мама всегда хранила на камине? Я помню, как она рассказывала мне о том, как они купили квартиру в подвальном этаже на Ноэль-роуд, вне себя от счастья от того, как дешево она им обошлась. В день, когда они сюда переезжали, отец перенес маму через порог, и на скользких ступеньках они шлепнулись: он повредил спину и неделю был вынужден спать на полу.

Когда мама говорила о нем, она всегда улыбалась. Эти истории заполняли мой маленький невинный детский мозг. Я отлично помнила все, что она рассказывала мне об отце.

– Нам казалось, что мы придумали эту любовь, – сказала она мне однажды.

Она рассказывала мне о счастливых временах в Ислингтоне, о том, как я родилась, о том, как в полночь они шли в больницу через Блумсбери, но она очень туманно говорила о том, что было после: она не любит вспоминать то время. Потому что мой отец уехал и больше не вернулся.

Наверху, в комнате Мэтти, хранились важные для меня вещи: мои любимые книги, мои лучшие платья, которые я давала Мэтти поносить, чтобы ее успокоить, и личное дело отца. Это была такая коробка, которую мне дала миссис Полл, и в ней лежали листочки с написанными рукой фактами о нем – некоторые я выпросила у мамы, остальное узнавала как-то сама.

Каждый пункт был написан разноцветными ручками, а по краям листок был украшен бабочками. Он был прикреплен к холодильнику миссис Полл и провисел там много лет, пока скотч не засох и не отлепился. Кроме того, это было как-то по-детски, этот листок и другие вещи, которые я все еще хранила. В какой-то момент, даже не помню когда, я просто убрала список в папку, вместе с остальными глупыми штуками, вроде его старого ремешка для часов, его любимой книги, «Нина и бабочки», и этой газетной вырезки, которую я долго помнила наизусть: