Лето кончится не скоро

– А бывает, что и на краешке правды, – вставил Платон.

– Хватит вам. Пошли лучше по птичьему ряду, – насупленно сказал Кустик.

И они пошли.

Здесь стоял свист и щебет. В клетках прыгали и шуршали крыльями щеглы, канарейки и волнистые попугайчики. В громадном количестве. Кучка людей слушала, как большущий белый какаду на плече у хозяина разговаривает по-испански. Другой крупный попугай – зеленый и хохлатый – в широкой клетке кувыркался на жердочке. А в клетке по соседству – высокой и узкой – сидел, прикрыв глаза, серый орел. Облезлый, неподвижный и гордый…

– Мне птиц в клетках всегда жалко, – сказала Женька. Вроде бы всем, но Шурка понял: прежде всего ему. – Взяла бы да всех повыпускала…

– Попугаи на воле не выживут, – резонно заметил Платон.

Птичий ряд кончился. Ребята опять вышли за изгородь. Вдоль нее стояли киоски: с кормом для птиц и рыб, а заодно и для людей – с бананами, шоколадными батончиками, пивом и карамелью.

Тина сморщила нос.

– Куда смотрит санитарная инспекция! Разве можно торговать едой в таком месте!

И в самом деле, даже здесь, за границей рынка, пахло птичьим пометом, прелым сеном и всем, чем пахнет в тесном зверинце.

– Подумаешь! Сейчас экология такая, что заразы во всех местах полным-полно, – отозвался Ник. И всех, начиная с себя, пересчитал пальцем. – Шестеро. Каждому по половинке…

Он отбежал и скоро вернулся с тремя желтыми, в коричневых веснушках, бананами. Ловко разломал их пополам.

– Спасибо… – бормотнул Шурка. Неужели его считают уже своим? Или это просто так, из вежливости? Ну да, не будут же пятеро жевать, а один смотреть. Но все равно он был рад. Тем более что его половинка оказалась от того же банана, что и Женькина. Случайно, конечно…

Неподалеку врос в землю красный облезлый фургон. В тени его была самодельная скамья – доска на кирпичных столбиках. Приют для любителей пива. Сейчас тут никого не оказалось, и все шестеро устроились на пружинистой доске. Шурка не посмел сесть с Женькой и очутился между Кустиком и Тиной (с ее жарким свитером).

Покачались на доске, сжевали спелую вязкую мякоть.

– Бананы – лучший российский овощ, – назидательно сказал Ник.

– Помидоры вкуснее, – отозвался Кустик. Он отдувал от лица налетевший тополиный пух.

– Но дороже, – возразил Ник.

– Лучше бы мороженое купил, – упрекнула его Тина. – А то с бананов только пить хочется.

– Ты же простуженная! – Ник даже подскочил от возмущения.

– Ты же «кха-кха» и «кхе-кхе», – напомнил со своего края Платон.

– У меня же не ангина, а хрипы в бронхах. Мороженое на это не влияет.

Шурка прыгнул со скамьи:

– Подождите! – И помчался туда, где продавали эскимо.

На шесть порций ушли все деньги, что дала баба Дуся. «Вот тебе и картошка!» – с бесшабашностью подумал Шурка. И еще мелькнула мысль, что баба Дуся будет права, если свое обещание насчет полотенца претворит в жизнь. Ну и пусть!

– Ух ты-ы… – благодарным хором сказала вся компания, когда Шурка примчался назад.

– Ты небось разорился в дым, – смущенно заметил Платон.

– Ерунда! – Шурка всем вручил эскимо, лишь перед Тиной задержался: – Тебе правда можно? Не повредит?

– Не повредит, не повредит!

– Да сочиняет она про бронхи, – звонко подал голос Кустик. – Ей просто новыми лосинами похвастаться захотелось. А свитер натянула, чтобы получился этот… костюмный ансамбль.

– Сейчас кому-то будет ох какой ансамбль… – Тина приподнялась. – Ой… кха…

– Ты, Куст, бессовестный, – заявила Женька. – Что ты к ней пристаешь? Над тобой же не смеются, что ты в таких доспехах…

– А я виноват, что у меня аллергия на пух?! – очень болезненно среагировал Кустик.

– Дурь у тебя, а не аллергия, – заявила Тина. – Щекотки боишься, как чумы…

– А ты… Алевтина, Алевтина, разукрашена картина…

– Ох, кто-то сегодня допрыгается, – сказал в пространство Платон. – Ох, кто-то скоро заверещит: «Ай, не надо, ай, больше не буду…»

– Больше не буду! – Кустик торопливо пересел на дальний край доски.

– «И все засмеялись», – усмехнулась Женька. И все засмеялись. Кроме Платона. Он раздумчиво изрек:

– А все-таки какие же мы свиньи…

– Почему? – изумился Кустик.

– Лопаем угощение человека, у которого до сих пор даже имя не спросили…

– М!.. – Тина кокетливо приподнялась. – Правда. Но тогда мы должны сперва сами… как нас зовут…

– А я уже знаю! – обрадованно сообщил Шурка. – Только одно не понял: «Кустик» или «Костик»?

– Вообще-то это существо – Константин, – разъяснила Женька (и опять встретилась с Шуркой глазами, и он потупился). – А «Кустик» потому, что такая бестолковая растительность на голове.

– Да. И горжусь, – заявил Кустик.

– А я – Шурка… – Это у него легко получилось, без смущения. И он опять посмотрел Женьке в глаза. Она неуверенно спросила:

– Наверно, лучше «Шурик»?

– Нет! – Он дернулся, как от тока. – Это… не лучше. Это я не терплю.

Все теперь молчали неловко и удивленно. И Женька – она словно слегка отодвинулась. И спасая себя от возникшей отчужденности, Шурка признался тихо и отчаянно:

– В интернате дразнили… «Шурик-жмурик-окачурик»… Словно знали заранее…

– Что… знали? – шепнула Женька.