Лето кончится не скоро

Шурка вдруг улыбнулся. И с облегчением, и с просьбой: «Давайте больше не будем обсуждать все это…» Гурский словно оказался рядом и повел рукой. И завеса из полупрозрачного стекла опять беззвучно опустилась между Шуркой и его прошлым. Он всхлипнул самый последний раз – виновато и запоздало.

– Вы… наверно, думаете: вот, появился тут такой, разревелся, как маленький…

Все немного помолчали.

– Глупенький… – вздохнула наконец Женька. Мама когда-то в точности так же говорила после долгих его слез. – Глупенький… Никто ничего такого не думает…

Платон сказал насупленно:

– И что же, что разревелся? Может, это и хорошо: от слез легче делается. Не зря их природа выдумала… Ты не бойся, мы все понимаем.

– Конечно, с нами такого не было, – рассудительно вставил Кустик. – Но тоже… Вот у Ника, например… Ладно, потом…

Шурка вытер лицо ладонью. Медленно встал. Солнце жарило плечи. Головки иван-чая покачивались у щек.

– Главное чудо не то, что он меня вылечил, – сказал Шурка всем. И Женьке. – Самое хорошее, что я здесь.

– Это уж точно! – обрадованно согласился Ник. С намеком, что хватит уже о грустном.

Но Шурка все-таки сказал еще:

– Они там в клинике не только сердце мне спасли. Еще и эта… психотерапия была. Чтобы страшное не вспоминалось слишком часто. По-моему, перестарались…

– Ты думаешь? – насупленно спросил Платон.

– Кое-что не помню совсем… Например, город, в котором жил. Как называется. Бабу Дусю спрашиваю, а она молчит. Боится, что мне хуже станет…

– Значит, любит, – рассудительно заметил Кустик.

7. Отвертка

Баба Дуся, конечно, любила Шурку. Но, как уже известно, зря не баловала. И когда он появился дома, устроила нахлобучку:

– Это где же тебя черти носили, бессовестная ты личность! Ушел с утра, на часах уже четыре, а его нету и нету! В милицию уже собралась идти, вот срам-то был бы! Отвечай, где болтался!

– Баб-Дусь! Я…

– Молчи, когда старшие говорят!

Шурка с сокрушенным видом стоял посреди комнаты. Нагнулся, стал раскручивать отвороты брюк и вытряхивать оттуда листики и сорняковые семена. Глянул исподлобья:

– Ну так что? Отвечать или молчать?

– Сперва молчи, потом отвечай! Где был?

– Заигрался…

– Заигрался! На целый-то день! Один!..

– Да не один я! Познакомился! Там такие ребята…

– Вот-вот! – В голосе бабы Дуси прозвучала паническая нотка. – Началося! Связался со шпаной…

– Да не со шпаной! Наоборот! Ну честное слово! Знаешь какие… замечательные! – Шурка выпрямился.

– Были бы замечательные, сказали бы: «Тебя небось дома ждут».

– Они и сказали. Потом… Даже проводили… А сперва мы про время позабыли. Потому что гуляли, а тут как раз дождь, а после мы сушились и рассказывали… истории всякие… Ну и вот… Баб, ты подожди ругаться, я уж сразу во всех грехах признаюсь…

– Господи-светы! Чего натворил?

– Картошку не купил. А деньги проел на мороженом… Ну, потому что они меня бананами угостили и всем пить захотелось, а больше ни у кого денег нету, только у меня… Вот я и купил на всех… Баб, я бутылки соберу и одам. На эту сумму!

– Не хватало еще, чтобы ты по помойкам лазал! Будто мне этих денег жалко! Мне жалко, что ты такой вот, без всякого соображения! Хоть бы подумал, как бабка тут изводится…

И Шурка подумал: «А ведь правда! Какая же я свинья…» Насупился и опять начал вытряхивать сор из-за отворотов…

– Нечего тут мусорить на половики, – сумрачно сказала баба Дуся. – Сымай вообще эти штаны и рубаху. Буду на тебя эту самую… «африканку» примерять. С утра кроила, пока ты шлындал где-то…

– Ба-аб! – Шурка восторженно запрыгал, избавляясь от брюк и рубашки. – Ты… просто самая лучшая на свете из всех баб-Дусь!

– Ладно, нечего подмазываться, – начала таять она. – Чуть не уморил старую, а теперь «самая лучшая»…

– Ну как же не подмазываться, если я кругом виноват! – чистосердечно раскаялся Шурка. – Ты, если хочешь, скрути полотенце и огрей меж лопаток, как обещала…

– Брысь, бес косматый! – Баба Дуся шлепнула его, подтолкнула в свою комнатушку. – Ну-кось, надевай… Да осторожно ты, непутевый! Не сшито ведь, а только сметано…

Ткань была прохладная и легонькая. Ласковая такая после прежней, заскорузлой от дождя и сушки одежды.

– Ну, чего скажешь?

– Ба-а! Самое то!.. А знаешь, у тех пацанов, у двоих такие же анголки. Только цветом не такие…

– Они, выходит, мальчонки вроде тебя? А я уж думала, не приведи Господь, какие-нибудь дуботолки…

– Что ты! Эти двое – как я, а еще один, он помладше. И две девчонки… девочки.

Радость от недавней встречи снова теплом разлилась по Шурке. Он размягченно сел у стола со швейной машинкой, щекой лег на обрезки ткани.

– Полегче шевелись. Расползутся швы-то…

– Не-а… – В Шурке расцветало тихое веселье. И нежность к бабе Дусе. Как он, дурак такой, недавно мог еще сомневаться: любит ее или нет? – Баб-Дусь! Одну девочку зовут Женька…

– Это как? Евгения, значит…

– Ну да. Женька. С косами… Баб-Дусь, я в нее, кажется, влюбился. – Это он без всякого смущения, с неодолимым желанием поделиться радостью.

Баба Дуся слегка всполошилась. То ли всерьез, то ли для порядка.

– Господь с тобой! Не вздумай! В такие-то годы…

Шурка поморщился:

– Ну, я же не так…