Лето на улице Пророков

Отсюда вдоль улицы начинают тянуться обширные участки с отдельными особняками, а за ними по левой стороне начинается улица Бней-Брит, ведущая к основанному Иосефом Хазановичем Дому книг. Ежедневно приходит сюда Аарон Коэн, заслуженный библиотекарь сего заведения, отпирает своим тяжелым ключом его двери и позволяет нетерпеливо ожидающей группе читателей пройти в длинный читальный зал на верхнем этаже. Здесь установлен длинный стол, а на нем — газеты и ежемесячники, еврейские и иностранные, местные и заграничные. По сторонам этого стола установлены длинные лавки, и читатели рассаживаются и погружаются в газетные страницы. Среди них вы встретите любителей чтения, по большей части бездельников, убогих — таких, кому нечего надеть и нечего есть, насыщающих душу свою чтением, молодых иешиботников, пробравшихся из ортодоксальных кварталов в районе Ста Врат ради того, чтобы вкусить от печатного слова, учащихся семинарии, любителей литературы, давно ждавших появления нового выпуска «Шилоаха» и «Моледет» («Родины»), Не слышно ни звука, кроме шелеста газетных страниц.

Тем временем библиотекарь занят на нижнем этаже — перетаскивает лестницу от одного шкафа к другому, залезает на нее и роется в поисках книги, которую у него спрашивает посетитель, как правило, из учащихся начальных школ, проверяет книгу, предупреждает, чтобы ее не попортили, записывает, пока не заканчивается вся очередь, достает часы из жилетного кармана и объявляет о закрытии библиотеки, торопит последних читателей, которым трудно выпустить газеты из рук, вставляет ключ и запирает двери до следующего дня.

Оттуда отходит налево Абиссинская улица, а рядом — абиссинская церковь, чей большой купол бросается в глаза издалека. Чернокожие и одетые в темное монахи и монашки проходят по улице, не разжимая уст, и незаметно исчезают на территории церкви, нырнув в калитку.

Напротив церкви временно располагается ивритская учительская семинария. Здесь черпаем мы Тору из кладезя премудрости блестящих педагогов: руководитель сего заведения — благороднейшая и наиприятнейшая личность — рабби Давид Елин, и с ним — А.М. Лифшиц, И. Меюхас, рабби Косовский, доктор Хеврони, Шломо Шиллер, Х.А. Зута, доктор Хахам, Ц.Н. Идельсон. В голове нашей, однако, остается мало места для Торы: в улицах носится отзвук труб турецких военных отрядов, отправляющихся на полевые учения, да и мы, ученики, уже вызваны на первую армейскую проверку, а за нею — и на вторую, и вскоре нам предстоит внести свой вклад в Первую мировую войну, уже около года бушующую в мире. Над нами нависла угроза местного командующего Джемаля-паши, преследующего иностранных подданных и «москобим» — выходцев из России, и мы затаив дыхание ждем, когда минует его гнев.

Чуть далее — снова учебное заведение — талмуд-тора «Тахкемони», по сути своей являющаяся компромиссом между традиционным хедером и современной школой. Рядом с нею — жилище Элиэзера Бен-Иегуды. Но кто его видит и кто замечает? Сидит он, затворившись в своей квартире, за письменным столом и все свое время отдает своему детищу — словарю иврита.

Мы возвращаемся на улицу Пророков и продолжаем держать путь на восток. Сразу же возникает перед нами больница «Ротшильд», в ней служит главный врач, доктор Сегаль. На входных воротах выбито название заведения на иврите и по-турецки. Атмосфера здесь уютная и умеренная, здесь нет крайней религиозности, ощутимой в «Бикур Холим» и во «Вратах Справедливости». Поэтому здесь среди больных встречается немало светской и нерелигиозной публики.

С восточной стороны с этой больницей граничит училище для слепых. Вблизи него всегда слышны звуки музыкальных инструментов, в основном скрипок и труб, ибо слепые воспитанники много занимаются музыкой. Заглянув во двор, можно увидеть воспитанников и воспитанниц, занятых вязанием метел, щеток и прочей соломенной утвари, предназначенной для продажи в городе. Во главе этого заведения стоит беззаветно преданный своему делу педагог Мордехай Ледерер, неутомимый в любое время дня и ночи. Иногда он берет своих воспитанников на прогулку в Моцу и там проводит с ними время в тени олив.

И тут мы оказываемся на перекрестке. Направо отходит узкая улица, и сквозь нее виднеется в отдалении церковь на Русском Подворье. Вид куполов, венчающих эту церковь, притягивает взгляд и приглашает подойти и рассмотреть ее вблизи. На этой боковой улице я был однажды утром поражен первой и последней в моей жизни встречей с Джемалем-пашой. Он промчался мимо меня галопом, окруженный группой из пятнадцати вооруженных солдат на откормленных, холеных, играющих мышцами конях, и быстро скрылся на Русском Подворье. Подворье это тогда было очищено от своих хозяев — русских священников и работниц — и захвачено армией. Пока я размышляю об этом происшествии, передо мною всплывает образ Авессалома, сына Давидова, замышлявшего вырвать у отца бразды правления и заведшего у себя «колесницы и лошадей и пятьдесят скороходов» (2-я книга Царств, 15:1).