Лето никогда

Игорь Геннадьевич, который боялся речного течения и тоже пользовался купальней, спешил окунуться до их прихода. Тритоны застигли его в неподходящий момент: военрук только что переоделся и самозабвенно прополаскивал исподнее. Он увлекся, завороженный детским страхом упустить трусы, очутившиеся в забортной неизвестности купальни: утонут, страшно перекувыркиваясь. Играя с водой, как с огнем, он иногда нарочно выпускал их на миг и ловил в последний момент, за которым маячила катастрофа расставания.

И, конечно, упустил окончательно, напуганный свистом и улюлюканьем.

Тритоны едва не смяли его, наплевав на скоростные и возрастные ограничения. Игорь Геннадьевич шикал на них, махал руками и ругался дошкольной сортирной руганью. Его оттеснили в угол, откуда он с негодованием взирал на Мишу, который спускался по склону медленно и с опаской, беспокоясь за гипс.

— Степин! — позвал подраненный вожатый. — Строй отряд!

Он словно не заметил наглого поведения Тритонов, на что военрук, против ожидания, ничуть не обиделся и принял, как должное. Миша притормозил, достал свисток и коротко свистнул.

Степин толкнул Игоря Геннадьевича плечом, принял серьезный вид и громко приказал разбушевавшемуся отряду построиться.

Военрук, который во всех ситуациях с уважением относился к самой идее построения, напустил на себя важность и мигом простил прегрешения юности.

Тритоны выстроились по периметру крокодильника.

Миша добрался до скамеечки, сел, вытянул из-за ремня книжку, положил ее рядом. Скауты переминались, в нетерпении ожидая, когда придет медсестра, которой по должности полагалось следить за водными процедурами. Та уже спешила; она прыгала с корня на корень, оберегая, как и Миша руку, но только не прижимала ее к груди, а отводила из-за зажатых в горсти песочных часов. Лицо медсестры, глубоко изрытое оспинами, было наполовину прикрыто косынкой.

Миша угрюмо осмотрел строй.

— Без напоминаний, пожалуйста, — предупредил он. — Пятнадцать минут. Кто задержится в воде хоть на секунду, пусть пеняет на себя.

Малый Букер прищурился, пытаясь разобрать название книги. Неужели? Точно, эта она! Букер непроизвольно выпятил грудь и ущипнул за плечо Катыша-Латыша.

— Смотри!

— Куда смотреть?

— На книжку мишкину! Это мой Ботинок написал. Я отсюда вижу.

Катыш-Латыш нахмурил пшеничные брови, пригляделся.

— Ну и что? Он в институте учится, понятно. Ему положено такое читать. Вот если бы твой Ботинок написал «Дротик» или «Бронзовую Рыбу» — тогда другое дело…

Он говорил об известном блокбастере и более позднем бестселлере. Скауты зачитывались приключениями их героев.

— Козел ты недоенный! Это круче, чем «Дротик». Там знаешь, как непонятно? У тебя и к старости мозгов не будет, чтобы ее прочитать.

Тем временем Миша раскрыл книгу и навис над ней, опираясь здоровой рукой о скамейку. Игорь Геннадьевич трусцой пробежал за спинами построившихся и на входе в купальню раскланялся с медсестрой. О потерянном белье военрук вспомнил уже наверху и оглянулся, боясь, что скауты его выловят и станут глумиться.

Букер, обозлившись на Катыша-Латыша, взялся за Котомонова. Но Котомонов увлеченно следил за чрезвычайным вертолетом, который кружил над поселком и что-то разнюхивал. Букер надменно фыркнул и нарочно стал смотреть в другую сторону, хотя вертолет его тоже очень интересовал.

Медсестра подошла к скамейке и вопросительно посмотрела на Мишу. Тот улыбнулся, передал ей свисток:

— Распоряжайтесь сами. А я тут посижу на солнышке, почитаю. Видите, какой из меня боец.

Дроздофил и Аргумент пялились на медсестру, у которой все было на месте, и поглядеть было на что, даже в халате, а Катыш-Латыш утверждал даже, что видел и без халата, в бане, окна которой были грубо закрашены масляной краской, но что с того, в краске давно прокрутили отверстие. Скауты, когда мылись, смазывали дырочку мылом, чтоб не подсматривали снаружи. Охотники поглазеть на собственных братьев находились всегда. Последний, уходя, смывал мыло; дырочка пользовалась спросом, когда в баню заходил женский персонал. Из зависти Катышу-Латышу никто не верил; ему возражали, говоря, будто он не успел рассмотреть толком, вовремя схваченный железной рукой Леши и заработавший для всего отряда черную метку. Его поставили к позорному столбу под жесткие очи Муция Сцеволочи, и он два часа стоял, терпя унижение не только от Кентавров и Дьяволов, но даже от своих. Паук плюнул и попал ему в глаз; позже он поймал Паука близ «кукушки» и там обработал на славу, Паук молчал, покуда Катыш-Латыш устраивал ему общественное порицание по собственному рецепту.

Свисток слился с воплями и дружным всплеском. Брызги упали на титульный лист, и слова «Пониженная Дифференцированность» намокли. Миша чертыхнулся, перевернул страницу и взялся за Предисловие.