Лето никогда

— Даже концерт будет? — фальшиво изумился Букер, провожая взглядом маломерка-Кентавра, разъезжавшего на трофейном ишаке. Ишак был даром внутренних войск, и его вывели из стойла специально к празднику. Встревоженный родитель Кентавра семенил рядом, беспокоясь, как бы наследник не свалился и не ударился лбом.

— Угу, — сын плюхнулся под куст и требовательно уставился на авоську.

— И что же — ты тоже участвуешь?

— Угу.

Большой Букер принялся разворачивать пакеты.

— Кого-нибудь играешь, наверно, да?

— Это пока секрет, наберись терпения, — Малый Букер ответил гордо, и отцу, которого не очень интересовал концерт, сделалось стыдно.

Малый Букер перемалывал пищу, словно его не кормили месяц.

— Диск привез? — спросил он с набитым ртом.

Отец неожиданно покраснел.

— Нет, что ты, — сказал он, помедлив. — Диск уже здесь. Все диски заказали заранее. Будет торжественная церемония… наверное, вас всех построят, а мы под музыку возьмем наши записи, каждый свою, и передадим вам…

Малый Букер зажевал еще отчаяннее. Он хорохорился, хотя на самом деле волновался не меньше отца, но тот ничего не понял и внутренне поразился бесчувственной молодости. Большой Букер вдруг ощутил, что выходит из плоти и будто из зазеркалья взирает на поляну, заполненную праздничными парочками. У него заложило уши. Такое с ним бывало и прежде — инстинктивная отстраненность, спасавшая в минуты, когда он без видимых усилий проникал в самую суть окружающего: например, в детские крики во дворе, которые милы в роли фона, но стоит вникнуть в их содержание, пусть и вполне невинное, как начинаешь раздражаться и в досаде берешься за какое-нибудь пустое дело. «Спокойно, — сказал себе Большой Букер. — Ничего страшного: меня же сюда послали как высокую монаду, самосознаваться в материи, вот я и самосознаюсь, но я не хочу сознаваться для них, для высочайших направителей — шиш вам, посыльщики, кушайте что попроще, не будет вам сложных размышлений. Но эта умышленная простота… мне что-то не легче от нее».

— Банан дай, — попросил сын.

Букер встряхнул головой и ослепительно осклабился, словно очистившись от скверны:

— Вырос ты, сынку! — сказал он и перочинным ножом отрезал половинку банана. — Давно ли ты…

— Папа! — раздраженно воскликнул Малый Букер, который терпеть не мог сантиментов. Но отца уже было не остановить:

— Помнишь, как ты спрашивал? Откуда, вопрошаешь, я взялся? И не просто так, по-детски, вопрошаешь, а с вопросительным и восклицательным знаком!

— Не помню, — огрызнулся сын. — Но скоро вспомню, если помнишь ты.

Большой Букер замолчал и отвернулся, как бы разыскивая что-то в авоське. Сердце Малого Букера сжалось от сосущего предчувствия; в нем было поровну триумфа и трепета. Он нахамил — неважно, что от страха и неловкости, и грозный Ботинок, ныне шелковый и кроткий, проглотил сказанное. Может быть, так будет всегда?

Большой Букер смазал себя по щеке:

— Комарье чертово, — его голос снова обрел неестественную бодрость. — Ты наелся? Пойдем, походим где-нибудь, а то меня совсем закусали.

— Пошли на спортплощадку, — согласился Малый Букер. — Нам уже пора.

— Десять минут прошло! — удивился отец.

— Ну и что? Сам же предложил.

— Да, да, — торопливо сказал тот и начал прибираться, распихивая мусор по карманам и сумкам.

Они пошли по тропинке, которая круто забирала вверх и выводила к песчаной проплешине, где несколько дней назад приключилась неумелая поножовщина.

— Пап, а мнема — это не страшно?

Еще до отъезда в «Бригантину» Букер измучил родителей этим вопросом — как только узнал, что щедрая и заботливая пивоваренная компания предусмотрела такую услугу без отрыва и на местах, объединяя государственное дело с приятностями досуга. И старший Букер — как и тогда, с бесконечным терпением — ответил ему:

— Что ты, не бойся! Мнема — победа над временем…

»…Только не про время, ради Бога!» — всполошился сын и едва не сказал это вслух, но отец, опережая протест, завел иную волынку:

— Происходящее невероятно. Но все невероятно! Невероятно, чтобы мы, делая очередной шаг, поставили ногу именно на этот, и никакой другой, участок земли. Вероятность этого попрания ничтожна. Но после нам кажется , что это — обычная случайность. На самом деле случайность — плод нашего воображения задним числом…

Малый Букер наподдал еловую шишку. То, что он испытывал, называлось амбивалентностью, о чем он по малости лет, конечно, не знал. Но это не мешало ему сознавать противоречивость почтения и злости, боровшихся в нем и попеременно одерживавших верх. И неприязнь к заумному, недоступному Ботинку победила.

— А тебе не страшно? — перебил он Большого Букера.

Отец побледнел. Он сразу перестал говорить и начал быстрее карабкаться через серые жилы прожаренных сосен.

Малый Букер не отважился повторить вопрос, понимая, что сказанного достаточно.

Они миновали поляну, прошли через следующую, густо поросшую травой и заставленную вонючими клетками с кроликами.

— Богатое у вас хозяйство, — заметил, наконец, Большой Букер как ни в чем не бывало.

— Паук их однажды взял и выпустил, — рассказал сын. — Знаешь, что ему было? Позорный столб.