Лето ночи

– Ты единственный, кто видел его. Около окна Мемо. Ты видел его только здесь?

– Еще один раз он преследовал меня на Шестом окружном и на Джубили-Колледж-роуд, – ответил Майк и тут же пожалел, что проговорился: нужно было либо сказать отцу об этом сразу, либо не рассказывать вообще.

Отец продолжал изучать его взглядом.

– Он мог стоять на лестнице или еще на чем-нибудь таком, – выдавил Майк, сам чувствуя, как отчаянно беспомощно звучат его слова.

Отец медленно покачал головой:

– Никаких отметин, Майк. Ни лестницы. Ничего. – Большая ладонь отца опустилась Майку на лоб. – Горячий.

Майк снова почувствовал, как дрожь пробежала по телу, и подумал, что, наверное, действительно заболевает.

– Но я не придумал этого Солдата. Я видел его. Клянусь! У мистера О’Рурка было большое, приветливое лицо, тяжелые челюсти, россыпь веснушек, которые он передал своим детям, к большому недовольству трех из его четырех дочерей. Сейчас его щеки чуть вздрагивали. Он кивнул:

– Я верю, что ты что-то видел. Но мне кажется, ты заболел, целыми днями охотясь за этим Подглядывающим Томом…

Майк хотел было запротестовать. Солдат вовсе не был Подглядывающим Томом. Но Майк понял, что сейчас лучше держать рот на замке.

– Отправляйся-ка в постель, и пусть мама измерит тебе температуру, – продолжал отец. – Я перенесу вниз свою койку, сюда, поближе к Мемо, и некоторое время буду спать здесь. Всю ближайшую неделю я свободен от работы в вечернюю смену. И если этот… этот солдат попробует сунуться снова, он найдет тут кое-что получше твоего оружия.

Он отложил биту в сторону, подошел к запертому шкафу, открыл его и вытащил старое ружье Мемо – «для охоты на белок», как она говорила, – короткоствольную берданку для стрельбы мелкой дробью.

Майк хотел было что-то сказать, но голова закружилась – то ли от облегчения, то ли от начинающейся лихорадки. Он обнял отца и поспешно отвернулся, чтобы скрыть слезы.

Мама вошла в кухню и повела его наверх. Выражение ее лица было озабоченным и ласковым.

Майк провел в постели четыре дня. По временам ему было так плохо, что он путал сон с явью. Во сне он не видел ни Солдата, ни Дуэйна Макбрайда, ничего из того, что преследовало его. Чаще всего ему снился костел Святого Малахия или служащий мессу отец Кавано. Только в этих снах священником был он, Майк, а отец Кавано виделся ему маленьким мальчиком в большой не по росту сутане и стихаре – мальчиком, путавшим слова молитв, несмотря на то что пластиковая карточка с отпечатанными строчками лежала прямо здесь, на ступеньке алтаря, перед стоящим на коленях маленьким отцом Кавано. Майку снилось, что он совершает обряд причастия и в самый важный для любого католика момент высоко поднимает гостию…

Странность же сна заключалась в том, что собор на самом деле выглядел как огромная пустая пещера и там не было никого из прихожан. Только темные тени кружились вне круга света, отбрасываемого алтарными свечами. И во сне Майк знал, что алтарный служка, отец Кавано, запинался в молитвах потому, что боялся этой темноты и теней, витающих в ней. Но пока священник Майк О’Брайен О’Рурк совершает обряд причастия, пока он твердо произносил священные магические слова торжественной мессы, опасность ему не грозит.

За конусом света кружили и ожидали чего-то огромные тени.

Джим Харлен пришел к выводу, что это лето даже летом считать нельзя.

Началось оно с того, что он сломал так не вовремя себе руку и расколол черепушку, но даже не может вспомнить, как это произошло. То ужасное лицо всего лишь сон, ночной кошмар. Затем, когда он наконец поправился достаточно, чтобы выйти из дома, один из ребят, с которыми он дружил, погиб на своей треклятой ферме, а остальные попрятались по домам, как черепахи, втягивающие свои чертовы головы под панцирь. И конечно, этот дождь. Дождь, который лил целыми неделями напролет.

Первые несколько недель, которые он провел дома, мама оставалась с ним каждый вечер, тащила ему всякие вкусности, когда он хотел есть или пить, а потом смотрела вместе с ним телевизор. Все было почти как в старые дни, за исключением, конечно, того, что теперь рядом не было отца. Когда оказалось, что Стюарты пригласили и его маму тоже на ферму дяди Генри, Харлен места себе не находил от беспокойства, потому что она имела привычку пить больше, чем следовало, громко хохотать и вообще строить из себя подвыпившую дурочку. Но, как ни странно, вечер прошел отлично. Харлен больше помалкивал, но ему было хорошо с друзьями и даже интересно слушать, как Дуэйн распространяется о межзвездных путешествиях, о космическом пространстве и всех этих штуках, которые лично ему, Харлену, до фонаря. Но все равно вечер был очень приятным… Только вот Дуэйн в ту же ночь погиб.