Лето с Гомером

Много с тобой, Пенелопа, доныне мы бед претерпелиОба: ты здесь обо мне, ожидаемом тщетно, крушилась;Я осужден был Зевесом отцом и другими богамиСтранствовать, надолго с милой отчизной моей разлученный.Ныне опять мы на сладостном ложе покоимся вместе.Ты наблюдай, Пенелопа, за всеми богатствами в доме,Я же потщусь истребленное буйными здесь женихами

Все возвратить: завоюю одно; добровольно другоеСами ахейцы дадут, и уплатится весь мой убыток.Надобно прежде, однако, наш сад плодовитый и полеМне посетить, чтоб увидеть отца, сокрушенного горем.(«Одиссея», XXIII, 350–360)

«Увидеть отца»… Поэма заканчивается на этой высокой ноте: нужно восстановить сыновние связи. Все мы где-то берем свое начало. Последняя миссия Одиссея — явиться перед своим отцом. Он отвоевал свое пространство, свою Итаку. Теперь ему нужно примириться со временем: вспомнить о своем происхождении. В античной мысли мы все откуда-то и от кого-то происходим. Современное царство индивидуализма с его догмой, сводящей нас к самогенерирующимся монадам без предков и корней, еще слишком далеко.

Сладостней нет ничего нам отчизны и сродников наших, —

уже говорил Одиссей феакам («Одиссея», IX, 34).

Теперь он может осуществить свою мечту и увидеть своего старого отца.

Рассказом о «тринадцати грушах оцветившихся, десяти отборных яблонях и сорока смоковницах» («Одиссея», XXIV, 340–341) Одиссей заставлает Лаэрта, все еще сомневающегося, поверить в то, что перед ним действительно его сын. Так и Пенелопа с помощью загадки о супружеской постели, стоящей на оливковой ноге, убеждается, что перед ней ее супруг.

Гомер призывает деревья в качестве символических свидетелей истины.

Растущее из земли не врет.

Надежда на успокоение

А может быть, мы ошибаемся, полагая, что Одиссей обрел полноту бытия? В «Необратимости и ностальгии» Янкелевич утверждал обратное[37]. По его мнению, Одиссей не был удовлетворен своим возвращением, и новые приключения, предсказанные ему божественным Тиресием, подтверждают неотступное беспокойство странника, чье существование навсегда отравлено страстью к дороге!

«Что это за беспокойство, толкающее островитянина за пределы своего острова и буржуазного счастья?» Может быть, это беспойкоство самого Янкелевича, его собственная травма не дают ему смириться с тем, что Одиссей вернулся навсегда?

Поэма заканчивается.

Женихи отправлены в ад. Затем Афина, следуя советам Зевса, подавляет восстание жителей Итаки. Подумайте только! Могла ведь разгореться война! Но богиня восстанавливает мир. Вся надежда богов только на нее, на возвращение порядка, и «Одиссея» заканчивается согласием и восстановлением «прежних времен».

В этом и заключается триумф Одиссея: сначала восстановление прежнего положения дел, а потом уже приветствие того, что будет дальше. Последние слова «Одиссеи» — это «долговременное соглашение». А незадолго до этого Зевс нашептал на ухо Афине, как унять распри людей:

горькую смерть сыновей их и братьевВ жертву забвению мы предадим; и любовь совокупитПрежняя всех; и с покоем обилие здесь водворится.(«Одиссея», XXIV, 484–486)

Зевс таким образом призывает к восстановлению старого порядка, а Гомер указывает нам на одну добродетель, столь благоприятную как для отдельных людей, так и для общества, — забвение.

Если человек замаринует себя в своих печальных мыслях, меланхолия отравит его. То же самое в отношении общества: если общество будет жить лишь памятью о своих распрях и постоянно требовать от кого-то покаяния, гармонии в нем не будет.

Отныне, принеся последнюю жертву Посейдону, Одиссей, наконец-то, может насладиться счастьем:

И смерть не застигнет тебя на туманномМоре; спокойно и медленно к ней подходя, ты кончинуВстретишь, украшенный старостью светлой, своим и народнымСчастьем богатый. Вот то, что в Аиде сказал мне Тирезий.(«Одиссея», XXIII, 281–284)

Этого Одиссея мы не увидим.

Итак, мы возвратились на Итаку. Мы наблюдали лучшее восстановление порядка из всех возможных: человек вернул себе часть самого себя.