Лето с капитаном Грантом

Солнце палило немилосердно. Поясница ныла и не хотела разгибаться. Шея затекла, и казалось — так теперь навсегда останется повернутой набок. На правой руке от бесконечных хватальных движений образовалась мозоль. Но Борька не сдавался. Если он и отставал от соперника, так разве что на самую малость!

— Так кто же это тунеядцы? — ядовито поинтересовался Борька у Белобрысого, когда оба они одновременно попытались распрямить спины и хоть на мгновение перевести дух.

— Беру свои слова обратно, — неожиданно миролюбиво ответил тот. — Вы вообще молодцы.

— «Молодцы»! — передразнил Борька. — А чего тогда вчера хамили? Нападать вздумали?!

— Кто нападал? — искренне удивился Белобрысый. — Вовсе мы вас не собирались трогать. Сам подумай: вшестером-то на целый лагерь кто полезет? — рассудительно добавил он. — Вот наговорили лишнего малость — это было. Но и нас понять нужно. Обидно нам. Тут почти все лето как бобик крутишься: сегодня — свекла, завтра — картошка, здесь — прополи, там — убери. Да ведь и свой огород есть, на нем тоже работать надо. А тут, понимаешь, под боком палаточки понаставили, сидят палки режут — комаров отгонять. Да еще пижон этот в желтой куртке…

— Ты это брось про пижона, — строго сказал Борька, хотя в душе насчет Дениса готов был согласиться с Белобрысым.

— Да вот я и говорю: подумали, мол, что пижон, — с готовностью кивнул тот. — Ладно, давай полоть, а то отставать начинаем.

И они вновь, согнувшись, шажок за шажком, поползли по полю, оставляя за собой вещественное доказательство своей работы — пучки быстро жухнущих на солнцепеке свеколок, уступивших свое право на жизнь более удачливым сестрам.

Вообще этот белобрысый Серега оказался при ближайшем рассмотрении вовсе не шпаной, а вполне нормальным парнем. Даже довольно симпатичным. И глаза у него не бесцветные, как Борьке вчера показалось, а голубые. Хотя не все ли равно, какие глаза! Важно ведь, что за человек!

— Слушай, — вспомнил вдруг Борька напоследок, — а козлом ты меня с чего вчера назвал? Тоже от обиды?

— Да нет, — охотно откликнулся Серега, — у нас и вправду козла Борькой зовут. Если не веришь, — он широко улыбнулся, — могу познакомить.

Борька улыбнулся в ответ. Сейчас ему это вовсе не казалось таким уж обидным. В конце концов, зовут же котов Васьками, коров Маньками. У них в классе есть девчонка, которую Соней зовут, а у другой девчонки — хомячиха по кличке Сонька. И ничего, никто не в обиде.

— Ме-е-е! — замекал по-козлиному Борька и сделал Белобрысому рожки.

— Перекур, работнички! — раздался крик.

Борька оглянулся. От кромки поля (то есть это в футболе называется «от кромки», а как здесь, Борька не знал) призывно махал руками какой-то дед. Подъехал он на телеге, на которой стоял огромный бидон. Не такой, с каким летом Борька бегает в очередь за квасом, а раз в десять больше. В бидоне оказалось свежее молоко. Вообще Борька не большой любитель молока, особенно когда он болеет, а мама заставляет пить его теплым, да еще чего-то в него намешав. Но это было совсем другое молоко! С большим куском хлеба, прямо руками отломанного от буханки (кстати, взрослые почему-то не понимают, что ломаный хлеб куда вкуснее, чем резаный), — отличный перекус.

Борька с Серегой уселись на телегу, поближе к лошади, которая время от времени отчаянно встряхивала головой, пытаясь согнать облепивших ее мух, ели хлеб, запивали молоком и смотрели на поле. На первых взгляд ничем оно особо не изменилось. Кто-нибудь даже мог сказать, что оно стало менее красивым — исчезли ласкавшие взгляд яркие пятна цветов. Но это впечатление было глубоко обманчивым. Это было теперь Борькино поле. Оно наделило Борьку затекшей шеей, ноющей поясницей, мозолью на руке. И это нисколько не огорчало его, а наоборот, вселяло в душу непонятную радость.

Непонятную, потому что нельзя сказать, что Борьке до этого не приходилось трудиться на благо общества. В младших классах они несколько раз собирали металлолом, а последние три года каждый апрель их класс выводили на субботник в ближайший сквер, где они по два часа выгребали граблями из кустов всяческий мусор, а потом жгли его. Кстати, и производственные травмы у Борьки случались, причем похлеще затекшей шеи. В четвертом классе ему прямо на ногу грохнулась тяжеленная заржавленная железная болванка, которую они пытались погрузить на тележку у ворот троллейбусного парка. А два месяца назад в сквере Борька наступил на доску с гвоздем и потом несколько дней хромал. И работалось им весело, особенно когда наступало время поджигать кучи прошлогодних листьев и едкий дым окутывал всю улицу. И все же это было не то.