Лето страха

Я зашел в «Морской ресторан», заказал две порции виски и два пива, уселся у окна и стал смотреть на проходивших мимо людей. Над берегом начинал сгущаться предрассветный туман. Я следил, как постепенно он распространяется над береговой линией, над пляжем, над набережной, как растекается по Прибрежному шоссе, окутывает здания, подбирается к Океанскому проспекту, хоронит под собой уличные фонари, укрывает мужчин, и женщин, и младенцев в колясках, бродяг и уличных псов, голубей и чаек, прячущихся от людского глаза, кошек, эвкалипты и бугенвиллеи, парковочные столбики, таверну «Хеннеси», художественный салон, магазин по продаже солнцезащитных очков, патрульную машину, развернувшуюся и поехавшую направо по шоссе, тротуар, и трещины на нем, и пробивающиеся сквозь него растения. И, хотя туман подкрался совершенно неслышно, я был не единственным, кто осознал его появление. Словно по мановению палочки дирижера возникла случайная всеобщая пауза, какой-то провал в сознании каждого на этом оживленном летнем тротуаре. Туман обволакивал лица, и люди замедляли шаг, как бывает это в фильмах, когда герои разом замедляют шаги или останавливаются совсем, словно реагируя на мощную невидимую психическую стремительную атаку, разом обрушившуюся на них, ни о чем не подозревающих. Что-то промелькнуло в выражениях их лиц в тот самый момент, какой-то вопрос. Муж взглянул на свою жену; жена взглянула на мужа; влюбленные прижались еще крепче друг к другу; одиночки обернулись, чтобы бросить взгляд через плечо, неожиданно перешли на другую сторону улицы, остановились и принялись оглядываться по сторонам. И на всех лицах — один и тот же вопрос: "Что это было? Я? Кто-то другой? Кто? Или все же я?" И точно в то же самое мгновение оркестр, игравший в глубине ресторана, оборвал свою песню, и рухнула тишина — один из редких моментов, когда замирают все разговоры, когда тишина именно обрушивается, чтобы напомнить нам: тишина была — вначале и тишина будет — в конце. Тишина пронзает все вокруг подобно тайне, которую никто не хочет разгадать. На каждом лице возникло мерцание страха. Страх каждого слился в общий страх. Казалось, выражение лица каждого обнажает чрезмерность всех наших претензий, дерзкую наглость утверждения, что жизнь всегда — и со следующим ударом пульса — будет такой же веселой шуткой, какой притворяется сейчас.

Глубоко в этой тишине я услышал голос — скорее даже стон, похожий на низкочастотный рев-приказ, но не смог разобрать смысла этого приказа. Я не имел ни малейшего представления о том, слышит ли кто-нибудь еще этот голос. И тут же раздался оглушительный взрыв смеха — наступательного, фальшивого, отчаянно показного — отменяющего тишину и отвергающего все те истины, которые тишина несла с собой. Снова врубилась музыка. Я вышел из ресторана.

Несколько минут просидел в машине, не включая двигателя, — слушал запись на пленке, украденную Эмбер у Мартина Пэриша. Это был голос Полуночного Глаза. Он заикался и мямлил что-то, выдавая совершенно невразумительные фразы: «Вжу... ярую... шкарусерву... тепло... ползущу из... он...»

Я не смог понять ничего. Ведь если Эмбер права и Мартин хотел бы приписать убийство Элис мне, эта запись должна была бы давным-давно быть уничтожена. Когда я прослушал ее во второй раз, я заботливо спрятал пленку в такое место под половиком машины, до которого никак не смог бы дотянуться ногой.

* * *

В каньоне, сразу при выезде из города, движение сильно замедлилось, машины буквально ползли, и мне понадобилось минут двадцать передвижения с черепашьей скоростью, чтобы понять, в чем дело. Оказалось, дорожная полиция установила один из своих проверочных «постов трезвости» с целью отлова пьяных водителей. Я мог видеть вспышки сигнальных огней, оранжевые пограничные столбики, сводившие движение полос в одну, и фигуры полицейских, светивших фонарями в лица водителей. В глубине души я поддерживал активность тех, кто оспаривал необходимость создания подобных контрольных постов. Может быть, потому, что суды всегда солидарны с борцами за трезвость — утверждают конституционность подобных действий, чем и вызывают во мне недоверие к власти вообще и раздражение от ее карающей десницы. Как-то я подумал: вероятно, мне больше подошла бы карьера грабителя банков, чем сотрудника правоохранительных органов, но эта мысль, естественно, ни свежа, ни глубока. Писательская же деятельность предоставляла прекрасную возможность достигнуть некоего компромисса между обеими этими позициями.

Я открыл окно, закурил и стал ждать.

Впереди острые лучи фонарей били в салоны машин, полицейские склонялись к раскрытым окнам, а поток автомобилей с прошедшими проверку водителями вяло набирал скорость в направлении к северу. В зеркальце заднего вида я видел клочья тумана.

Через десять минут наконец подошла и моя очередь. Я направил машину между рядами оранжевых столбиков, кивнул — вместо приветствия — полицейскому и... позади него, около патрульной машины... увидел знакомый мне человеческий силуэт. Но не успел присмотреться — мне в глаза ударил луч света.