Лето в пионерском галстуке

Он столько раз играл «Колыбельную» раньше, что ощущал себя не исполнителем, а композитором. Столько часов она звучала в голове, столько часов он провёл за фортепиано, запоминая и экспериментируя, ища идеальное звучание и пытаясь угадать, каким это произведение представлял сам композитор. Так много сил было отдано «Колыбельной», что Юрке казалось, будто она — его собственная. А теперь её играл кто-то другой!

Маша. Она прокручивала её в голове, сживалась с ней, подстраивала биение своего сердца под её темп и ритм, делала её музыкой своей души и своего времени. А самое страшное — она играла «Колыбельную» только затем, чтобы угодить Володе, чтобы понравиться. И ведь ему нравилось! Он то и дело отрывался от репетиции, подходил к Маше, удовлетворённо кивал и говорил что-то негромко. Юрке казалось — хвалил.

Похоже, один лишь Юрка понимал, что Маша играет не так, как надо, играет плохо и совершенно неправильно! Он знал, что мог бы сыграть куда лучше и Володе понравилось бы куда больше. Но заставить себя даже приблизиться к клавишам было для него смерти подобно.

А Маша всё играла и играла. Заканчивала, начинала заново, снова заканчивала, снова начинала. И Юрка, наконец, не выдержал.

Он забрался на сцену прыжком и еле сдержался, чтобы не захлопнуть крышку, прибив Маше пальцы.

— Перестань! — выкрикнул он. — Хватит играть, говорю!

Маша убрала руки от инструмента и испуганно уставилась на Юрку. В зале воцарилась напряжённая тишина. Все присутствующие побросали свои дела: Олежка замер, глядя в скрученный трубочкой сценарий, как в подзорную трубу, Володя — в полуприсяде над креслом, Полина и Ксюша — с ладошками у ртов, Петлицын — с гармонью в руках. Все повернули головы и теперь пристально наблюдали за Юркой. Но ему было всё равно. Собой он больше не владел.

— Маша, это отвратительно! — раздражённо воскликнул он. — Ты играешь «Колыбельную» как какую-то польку! Куда у тебя аккомпанемент летит? Почему он заглушает основной мотив? А дальше что? Вот тут, — он ткнул пальцем в ноты, — должно быть нежнее. А педаль почему не жмёшь? Ты вообще музыку не чувствуешь? Совсем не понимаешь, каким должно быть это произведение?! — Он перевёл дыхание и чуть тише, но куда злее процедил сквозь зубы: — Маша, ты полная бездарность!

Первые пару секунд она, замерев, переваривала услышанное, затем губы у неё задрожали. Юрка прочитал по ним «Кто бы говорил», но Маша не могла произнести это вслух, лишь беспомощно хватала ртом воздух. А потом тихо заплакала.

— Реви сколько хочешь, это не меняет дела! — заявил Юрка и тут же почувствовал, что его берут под локоть и тянут в сторону.

— Пойдём выйдем, — прошипел Володя, утаскивая его со сцены, а после — к выходу из кинозала.

Они отошли к боковой стене эстрады, так, чтобы их нельзя было услышать в открытые окна кинозала.

— Юра, что это такое?! — разозлился Володя. — Как это понимать?

Но Юрка, насупившись, молчал.

— Ну ты дал! Не находишь, что это уже чересчур? — чуть спокойнее сказал Володя.

Он навалился спиной на стену и устало закрыл глаза. А Юрка ощутил такое опустошение внутри, что был не в силах даже повысить голос.

— Хватит меня воспитывать, — вяло огрызнулся он. — Ты поэтому просил меня уйти? Знал, что заору на неё?

— Да, — просто ответил Володя.

— Я что, такой предсказуемый? — От этой мысли Юрка ещё больше пал духом: неужели он и правда так прост, что даже настолько личные, глубинные реакции можно предугадать в два счёта?

— Нет, — не задумываясь, ответил Володя. — Просто мне не плевать на то, что ты говоришь.

Юрка поднял на него удивлённые глаза. Похоже, Володя предвидел и эту его реакцию, раз тут же кивнул, не глядя. Повисла неловкая тишина.

Юрка не знал, что сказать, и надо ли было вообще что-то говорить. Одно знал — он не хочет, чтобы Володя сейчас уходил. Но ему нужно было возвращаться на репетицию, а перед уходом он, конечно же, прочитает Юрке нотацию. Так и вышло. Пусть всего пару минут назад Юрка просил Володю больше его не воспитывать, тот всё равно включил вожатого:

— Ты хотя бы понимаешь, что поступил жестоко? — Володя, наконец, удостоил его взглядом. Прямым — в глаза — и как никогда строгим.

— Жестоко? — Юрка фыркнул. — Это Маша поступает жестоко. Она же вообще не понимает, что играет, Володь! Это классическая музыка, она сложная, её невозможно понять за десять минут! Нельзя просто взять ноты, посмотреть в них и заиграть. Нужно чувствовать. Нужно погружаться в музыку, вкладывать себя в неё, пропускать через себя. У меня сердце кровью обливается, когда я слышу Машины потуги! Сам Чайковский в гробу бы перевернулся от этого!

Володя слушал его, то поднимая, то опуская бровь.

— Понимаешь? — на последнем издыхании спросил Юрка. — Ничего ты не понимаешь… Нужно жить музыкой, как жил я, чтобы понять…