Лето в Жемчужине

На табурете сидел деревенский парень, понурый, кряжистый, с длинными сильными руками, понурость была во всей его позе, а лицо казалось заинтересованным, даже радостным, а в глазах не было ни тоски, ни страха. Только большой синяк под глазом и ссадина на щеке говорили о недавних событиях.

— Не послушал ты меня, Илья, — тихо, с перерывами говорил Матвей Иванович. — Ты ж для земли родился, для работ крестьянских… В город, в город… — Матвей Иванович слабо пошевелил рукой. — Вот и результат: шесть лет, как дым в трубу. И Аню упустил… Ты на нее зло не имей. Она ждала. Четыре года ждала. А ты — хоть бы письмо одно…

— Чего там! — отчаянно сказал Илья. — Не надо, Матвей Иваныч. Знаю. Сам я все… — И голос его прервался.

— А мне? — сердито, взволнованно сказал Матвей Иванович. — Три письма тебе в колонию послал… Ни ответа, ни привета.

Илья опустил голову и молчал.

— Да, нелегко, Илья, быть настоящим человеком! — Матвей Иванович помолчал, подумал. А, может быть, ему было трудно говорить. — И чтобы счастье пришло. Конечно, семья… Но еще… Кто знает? Что главное? Чтоб дело любимое в руках. Тебе от него радость. И людям — тоже радость. Твое дело здесь, в земле, в хлебах. Ты ж для этого рожден, Илюша…

— Да знаю! Знаю! — вдруг перебил Илья с отчаянием. — Я и приехал… Я ж их подбил: мол, места сызмальства знакомые, все ведомо — что да как. А сам хотел на дом свой поглядеть, на речку. Уж забыл, как сеном с чебрецом пахнет, как чибисы в болоте кричат. Верите, ночами снилось. В ту ночь-то… К избе своей подошел. Темно, тихо, родным пахнет. Думаю: рядом же мать спят, и братан… И, верите, дышать не могу, прямо сердце разрывается.

Вовка сильно, до боли сжал Витину руку. Матвей Иванович повернулся на бок, сказал:

— Получишь свое, отсидишь… Ох, Илья, не бегай. Домой возвращайся.

— Вернусь, — глухо сказал Илья. — Вернусь! Хотите, клятву дам?

— Я же тебе верю, чудак…

— Пятерку влепят, — хмуро сказал Илья. — А, может, трояк?

— Будем надеяться на лучшее. Адвоката сам тебе найду. А сейчас — работай. Завтра иди к Кудинову Николаю Спиридоновичу. Заместитель мой. Был сегодня у меня. Он тебя устроит.

— Да, Матвей Иваныч! — с жаром сказал Илья. — Любую работу. Вот! Именно! Работу! Чтоб в руках ее подержать.

— Эх, Илья, Илья… Ты вот что. Ты с матерью поласковей. Вовка потянул Витю за рукав. Присели — и уже нельзя было разобрать, о чем говорят в больничной палате.

— Пошли, — прошептал Вовка. — В другой раз придем.

Больница стояла на пригорке, и мальчики видели всю деревню, сейчас неясную, поглощенную сумерками. На Птахе, у дебаркадера, покачивался ярко освещенный катер, и от него долетала, заглушенная расстоянием, веселая музыка.

Медленно шли по пыльной теплой дороге.

— Хороший у меня брат! — с вызовом сказал Вовка.

— Хороший, — сказал Витя. — А кто такая Аня?

— Невестой Ильи была, — Вовка нахмурился. — Вышла за Юрку Захарина. Ну, тракторист. Ничего парень. Только Илья его — одной ручкой. А Анька… Могла бы и еще два года подождать.

Витя не знал, что на это ответить.

Дома Витю ждали папа и мама с подозрительно напряженными лицами. Папа нервно напевал, мама хмурилась.

— Ну, как здоровье Матвея Ивановича? — спросил папа.

— Лучше, — сказал Витя. — Кризис прошел. Разговаривает.

Мама сердито — показалось Вите — поставила на стол сковородку с макаронами и мясом.

Ужин проходил в молчании.

— Совсем ты уже стал взрослым, — сказал папа. — И столько всяких событий…

Мама отодвинула тарелку, и щеки ее порозовели.

— Есть еще одна новость, не очень радостная, — продолжал папа. — Скажи, ты давно получил последнее письмо от Зои?

— Давно, — сказал Витя, и сердце его прыгнуло. — Что с ней случилось?

— С ней ничего не случилось, — почему-то раздраженно сказала мама.

— Понимаешь, Витя… — Папа прямо посмотрел в Витины глаза, и взгляд его был суровым. — Арестовали отца Зои, Владимира Петровича.

— Арестовали? За что? — и Витя подумал: «Вот почему так давно не было ничего от Зои». И мгновенно вспомнил день рождения Зои, зануду Люську, ее слова о том, что Зоин отец ворует. — За что?..

— Еще ничего не известно. Что-то нашла ревизия в его фирме. Владимира Петровича вызвали с юга, а Зоя там осталась с сестрой.

— Она знает? — спросил Витя.

— Наверно. И, представляешь, каково ей сейчас? — Надо, сын, написать ей письмо, дружеское, ободряющее. Ведь она-то, как ты понимаешь, ни в чем не виновата.

— Я не понимаю, — раздраженно сказала мама. — Зачем такая спешка? Им сейчас не до писем.

— Ты еще поймешь, Лида, — очень тихо и очень спокойно сказал папа, и Витя понял, что у них уже был разговор обо всем этом.

«Мама не хочет, чтобы я писал письмо Зое? Но почему?»

— Папа! Я… я не понимаю. Владимир Петрович, как ты, был солдатом, воевал с фашистами.

— Нелегкое это дело, сын, быть настоящим человеком. — Папа задумался. — Это, знаешь, как экзамен. Экзамен на звание человека. И длится он всю жизнь. Легко сорваться, разменять свою честь на пустяки, на побрякушки. А за счастье, за его предел, принять холодильник и «Москвич» последней марки. Подумай, Витя, разве, например, Матвей Иванович о таком счастье думает?