Летом сорок второго

Бронебойщик лупил из самозарядного ружья очередями в пять патронов. За квадратной нашлепкой ствола он видел, как переламываются пополам тела, как отрываются руки, а порою и головы, срезанные ударами противотанковых пуль. В перерывах между стрельбой глаза его выхватывали людей, что падали на колени, крестились по-заграничному, разводили руки в стороны, складывали их на груди, молили небеса, тут же втаптывались в снег задними рядами или гибли под пулями, которые и вправду не пролетали мимо. И вновь плюхало его ружье. Франческо не успевал набивать магазины, с непривычки и растерянности едва попадая патроном в приемник.

– Собачнык паршивый! Як тэбэ в армии дэржалы?! Черт мазутный! – безжалостно костил его бронебойщик.

Пули, легко прошивая саманные стены хибарки, выщелкивали пригоршни сухой глины. Франческо вжимал голову, растягивался на земляном полу и еще больше терялся под потоком бронебойной брани. Один из таких пулевых щелчков свалил на пол кашевара. Фельдшер дострелял обойму и склонился над телом Митрича. У того в боку вылез кусок ваты из засаленной телогрейки, вата была красно-рыжей. Разорвав пакет, фельдшер торопливо запихнул в дыру телогрейки свежей ваты, зарядил винтовку и снова бросился к окну.

Из тылов неиссякаемой волны вырвался пушечный залп. Франческо увидел в заднее окно, как снаряд развалил стену в соседнем сарае. Из развалин, пыли и дыма проявилось лицо с примятым чубом, перепачканное кровью и глиной. Пламя из автомата еще раз выскочило тонкой жалящей струей, а потом ствол безвольно ушел в гору.

Франческо сел на пол и прижался спиной к стене. Пуля щелкнула над его головой, затем у левого уха, а следующая вместе с доброй порцией глины отбросила его прижатый к стене затылок. Голова итальянца упала рядом с наметенным в разбитое окно сугробом. Ворох снежинок колыхнулся над маленьким курганчиком, и одна из них одиноко спустилась на глаз убитого, растаяв там, в уже мертвом, но еще не остывшем зрачке.

Располовиненная волна смяла худенькую плотину и, утратив скорость и силу, покатилась дальше. Танки проутюжили развалины. Только хибарка с пятью мертвыми солдатами осталась нетронутой. Когда снежно-глиняная пыль осела, а над лощиной еще не утих стон раненых, курица, отчаянно кудахча и хлопая крыльями, слетела с чердака. Она прошлась по хибаре, переводя недоуменный птичий взгляд с предмета на предмет, клюнула выпавшую из саманной стены раковину речного моллюска и, продрогшая, угнездилась в оброненной солдатской ушанке, спрятав там от холода свои уродливые лапы.

Глава 32

Снежная пустыня. Выжженный морозом космический простор. Ветер колышет костлявые пальцы худого кустарника, пробившего снежный наст марсовых полей. Черный провал кратера с глыбами искристого чернозема, больше похожего на угольные камни. Может, всего лишь мирный шурф, попытка взять здешнюю почву на пробу?

Расстелив шипастые гусеницы, стоит бурильный монстр, уткнув тупоносый хобот в землю. Позади него бесформенный межпланетный аппарат. Приземляясь, он оплавил снег на полтора метра вокруг себя, и всюду – закоченевшие марсиане. Со щупальцами вместо рук, с раздувшимися ногами и головами, с фиолетовыми мордами вместо лиц.

Мой школьный психолог так приучил меня: «Если тебе плохо, Уго, представляй себя в комфортной ситуации, в окружении близких, на семейном празднике». Я всегда зачитывался Гербертом Уэллсом, мне было приятно нырять в его выдуманные миры, всегда помогало, но, увы, не на войне.

Два дня назад мы проходили здесь, вернее, пробегали. Я успел попрощаться с солнцем, но чудом мы вырвались, пристроились в хвосте вон за тем железным монстром. Это не бурильная машина, и она сделана людьми. Германский железный зверь плевался огнем из всех щелей, но русские его скоро разули, а мы скатились в овраг и утекли по нему, как кровь из мясорубки.

Рядом с тем танком вовсе не марсианский звездолет – обугленный грузовик, подбитый русским снайпером. Я видел это. Мы прятались за стальной шкурой германца и медленно шли за ним. Я проклинал водителя за рычагами танка, гнал его вперед и стучал прикладом по броне. Танк не реагировал на мои удары и все так же медленно полз по снегу. Я знал, что ему в мотор уже попал подарок от русских, зверь тужился из последних сил, и мне было жаль его, ведь в нем была наша надежда, и все же я нещадно бил его своим оружием. Потом я видел, как двое русских выползли из сугроба. Первый встал на одно колено и заткнул руками уши, а его напарник, уложив длинноносое ружье ему на плечо, с первого выстрела поджег ехавший за нами грузовик. Потом тот же русский разул нашу надежду. Я следил за русским и даже стрелял в него, но страх и отчаяние плохие помощники для стрелка.