Летом в Париже теплее

Спать Яна легла рано. А среди ночи проснулась. Ее терзала какая-то непонятная тревога. Джемма подняла морду и сочувственно посмотрела на хозяйку. Поняв, что в ближайшие час-два не заснет, Яна сварила себе кофе и устроилась с чашкой в кресле. Или это думы о судьбе Вероники и вся эта история не дают ей отдыха?

«Воскрешение» Вячеслава Горбушкина придало ситуации новый ракурс. Оно ничего не проясняло, но что-то сдвигало в Янином понимании сложившихся обстоятельств. Невиновность Вероники не вызывала в Яне сомнения, а теперь появление на сцене Горбушкина как-то задвинуло в тень и фигуру Захарыча. Означает ли это, что он приложил руку к убийству своего компаньона? Нужно навести справки о порядке и условиях владения акциями предприятия. Если, допустим, имущество было поделено между ними троими с учетом того, что в случае смерти одного из них имущество переходит к родственникам покойного, а если таковых нет, то – к другому компаньону, то тогда вполне вероятно, что Захарыч или Горбушкин заняты устранением конкурентов, в которых превратились бывшие единомышленники и союзники по бизнесу.

Яна сделала маленький обжигающий глоток кофе и затянулась сигаретой.

Ладно, с этим все более-менее ясно, а как быть с мотивом, заставившим мужа Вероники не уехать вместе с Горбушкиным, а остаться здесь и в итоге получить пулю? Доделывал дела? Ведь они вдвоем задолжали Захарычу. О чем это говорит? Может быть, это указывает на совместный характер прокрученной ими сделки, обернувшейся финансовыми убытками для Захарыча. Но если они были заодно, не посвятив своего третьего компаньона в это дело, то, следовательно, совершили мошенничество. Зачем они это сделали, чего им не хватало? Ни тот, ни другой не бедствовали, оба жили в полном достатке. Может, на фирме дела не клеились, и они судорожно искали выхода из создавшейся обстановки, ненадежной, чреватой финансовым крахом? Или на них наседал Захарыч? Кто может знать, вместе они действовали, или каждый за себя?

Опять же, если вместе, то почему Шкавронский остался в Семеновске? Знал ли он о спектакле, разыгранном Горбушкиным? Шкавронский мертв и никто не расскажет об этом. Если только…

Яна мечтательно улыбнулась. И снова задумалась.

А Рита? Для чего ей было оставаться? Неужели Горбушкин так мало любил дочь, что бросил ее? Нет, по всему выходит, что она, нарушив его запрет, вернулась в город.

Почему Рита вдруг оказалась вСеменовске? Это должно быть что-то сильное, жгучее, безудержное… Тайное желание, запретная страсть? Для чего так рисковать? Яна вспомнила сцену на вокзале, парня с аккуратными бачками, наподдавшим ногой бандиту с сотовым. Кто он, случайный попутчик? Нет, не похоже…

Яна зевнула и, не переставая задавать себе вопросы, вернулась в кровать. Потушила электричество и вытянулась на простынях. Но сон не шел. Она закрыла глаза, погрузившись во мрак, не сравнимый с темнотой ночной комнаты. Ибо эта темнота бывает чем-то оттенена – кривящимся силуэтом на стене, лунным пятном на полу или одеяле, отблеском циферблата, попавшего в круг звездной пыли, просеивающейся сквозь неплотно закрытые занавески.

Яне утопала во тьме своих зрачков. Она медленно проваливалась в какую-то скользкую вату, скатываясь, пролетая многочисленные слои. Точно в шерсть какого-то животного. Скользила по черному бархату и шелку. Это была кошка, ну конечно, – мелькнул отсвет живых слов на краю погруженного в дремоту сознания Яны, – сладострастно потягивающаяся, бросающаяся в бегство и уносящая ее на своей спине кошка. Душистый мех овевал Яне лицо, она пробовала взгромоздиться выше, добраться до холки, но все время скользила вниз, а потом снова повторяла свои усилия, остававшиеся безуспешными. И когда, обессиленная этой скачкой, Яна больше не могла удерживаться на лоснящейся и отливающей черным блеском спине животного, с криком упала. Но вскоре страх сменился удивлением, радостью, ощущением неуязвимости и полноты. И Яне стало казаться, что шерсть животного – это ее собственные волосы, которые развевались и неслись за ней подобно бесконечному шлейфу, подхваченные ветром, беспрестанно обрушивающим снопы огня на ее слитое с первозданной тьмою лицо.

И вдруг перед ней расцвели диковинным красные и розовые цветы, раскрылись так живо и трепетно, что у нее сладко сжалось сердце. Они смеялись и нежились, сияя на белом фоне свежими лепестками. Яна подняла глаза, увидела белые складки одежд и вышитую синим атласом горловину. Из нее выступила черная шея, а следом – темное лицо, черты которого невозможно было различить. Это лицо лишь благодаря резкой линии, отделявшей его от потемок, позволяло нащупать глазам его очертания. Яна интуитивно поняла, что это очередной фрагмент таинственного изображения.