Летопись 1. Крылья черного ветра

— Снова? Разве ты не помнишь — так уже было? И я теперь не уйду, я не хочу терять память, я не отпущу тебя, ведь мы — последние, и… — задохнулся, лицо мучительно исказилось, — он не Враг, он — Учитель. Наш Учитель, Тайо.

— Замолчи!..

Эллорн закрыл глаза. Алхо-эмэ, тайро… зачем ты пошел туда… зачем ты…

Он стоял, а на его плечи, на волосы ложился легкими хлопьями снег — первый снег этой зимы, заметая поле, невесомым покровом одевая мертвых, и не было птиц, и не было ни Людей, ни Элдар — не было больше никого, ничего живого, он был один, теперь — один, и только повторял непослушными губами, прижимая к груди книгу — словно живое существо, которое может замерзнуть на ветру, — повторял беззвучно, теряя смысл слов: нет, это выпал снег… выпал снег… И ветер подхватывал слова, едва они успевали сорваться с его губ, и уносил в снежную круговерть — и не было больше слов, и не было боли — не было ничего, только там, внутри, бездонная пустота, — и тогда он пошел вперед. Ветер швырял ему в лицо снежные хлопья, а он все шел, не зная — куда, не ведая — зачем, зная только одно: некуда возвращаться, значит, надо идти вперед. Надо идти.

ВОЗВРАЩАЮЩИЙ ПАМЯТЬ

534-550 годы I Эпохи

— Учитель… Тебя хотят видеть.

Мелькор отнял руку от лица:

— Кто?

— Какой-то мальчик… Кажется, давно в пути. Мы не смогли не впустить его; он… — воин замолчал, не зная, как продолжить.

— Пусть войдет.

Недетские глубокие глаза смотрели снизу вверх прямо в лицо Валы:

— Приветствую тебя, Властелин Мелькор.

— Приветствую… Как имя твое?

— Дайолен. Дайо. Я знаю, я не должен был…

— Я понял. Подойди.

Мальчик осторожно приблизился к черному трону, остановился, потом начал неуверенно подниматься по ступеням, не отводя взгляда от лица Мелькора. Вала положил руку на плечо Дайолену, помолчал:

— Мне жаль, Дайолен. Я не смогу излечить тебя.

— Я почти не надеялся, Властелин. Ты прости меня. Я не из-за себя. Тетушка моя, золотое сердце, когда мама умерла, взяла меня к себе. А у нее самой — шесть ртов, да я еще… Что ж я, не понимаю? Она мне как-то сказала: «Ходил бы ты по селениям, хоть на хлеб подавали бы за твои песенки, хоть какой-то толк…» В сердцах сказала, не со зла: добрая она женщина, да живется вот тяжело… Плакала потом, все просила простить, что попрекнула этим. А я тогда подумал, вдруг все-таки поможет кто? Пошел к знахарю, а он мне: не под силу это людям. Я и сам не знаю, как решился… Я бы ничего, тетушку жалко… Ты прости меня, видно и правда судьба моя — по деревням петь… Проживу как-нибудь… это ничего… Пойду я…

— Дайо!

— Властелин? — снова этот неподвижный взгляд в лицо.

— Останься.

— Зачем я тебе… такой?

— Ты сам не знаешь своей силы. Я помогу тебе, оставайся. У тебя душа крылатая, мальчик.

— Ты… правда хочешь, чтобы я остался?

— У тебя зрячее сердце, Дайо. Ты видишь сам.

— Да… я вижу твои глаза… Я раньше думал: звезды — что это? Какие они? Теперь я знаю…

— Дайолен.

Юноша поднял голову. Под сводами зала гасли последние отзвуки песни.

— Да, Учитель?

— Собирайся в дорогу, Дайо.

Дайолен вздрогнул:

— Ты… ты гонишь меня, Учитель? Тебе не нравятся мои песни? — лицо его стало растерянным, по-детски беззащитным.

— Твои песни прекрасны, мальчик. Они достойны того, чтобы их слышали многие, не только я. Ведь не можешь ты вечно жить в замке. Да ты и сам об этом думал.

— Я не хочу уходить от тебя, Учитель.

— Не от меня. К людям. Слушай свое сердце.

— Сердце велит мне остаться, Учитель. Я слышал, снова война… Мне неспокойно, Учитель; прости, но… но я боюсь за тебя… Я останусь; я ведь тоже могу защищать тебя, я умею сражаться — на звон оружия…

— Зачем тебе меч, Дайо? Слово и песня тверже стали, острее клинка. Иди. И — вот, возьми эту лютню.

— Но у меня…

— Это мой дар.

Дайолен провел по струнам. Улыбнулся, начал играть одну мелодию, вторую…

— Она… она живая, Учитель!.. Поет… плачет… никогда не слышал такого…

— Я сделал ее для тебя.

— Ты, Учитель?.. Разве я достоин такого дара?

— Твои песни — ее душа. И живой ее могут сделать только твои руки и сердце.

— Она говорит, слышишь? И струны — как лучи звезд… Ох, Учитель, как мне благодарить тебя?

— Не нужно. Храни память. И пусть люди слышат тебя. Не забывай ничего, — голос Мелькора дрогнул.

Дайолен взял руку Учителя в свои. Осторожные прикосновения чутких пальцев почти не причиняли боли.

— Я буду помнить все, что ты говорил. Тебя. Твои глаза. Твои руки. Ты прав, я давно решился. Но мне тяжело уходить. Сердцу больно, словно не встретимся больше.

— Не думай об этом. Прощай.

— …Ты говорил с ним? — выспрашивал мальчишка. — Ты знаешь его? Какой он, расскажи?

— У него глаза — звезды, а руки — чудо и боль. Он крылатый, но в его венце — вся скорбь мира. И голос — как музыка… когда он говорит, хочется просто сидеть у его ног и слушать, слушать…

Дайолен умолк, потом промолвил, отвернувшись:

— Все, хватит, Андар. Иначе я не смогу уйти. Слишком тяжело уходить от него. Как сердце разорвать надвое. Идем. Пора в дорогу.