Летописи Святых земель

Гиршу вдруг представилось, как выглядела бы королева, если бы с ней сделали то же самое, и он с силой смежил веки. Беатрикс – никогда. Она умная, распутная и жестокая. Никогда. Он почувствовал слабость в ногах, его бросило в жар, и казалось, что румяна с него сейчас отвалятся, как штукатурка.

Вокруг девушки толпились, причитая, гости. Их голоса перекрывал гнусавый бас бургомистра. Трясущимися руками он обнимал дочь и лишь мычал нечто нечленораздельное, потеряв дар речи и кривя мокрый рот, слюна и слезы капали на вздыбившуюся кунью пелерину.

«Да, Алли, натворил ты дел… – даже на полу блестели капли, пожалуй, пора исчезать отсюда».

– Эй, а ну-ка стой! – гаркнули ему в ухо и тут же сцапали выше и ниже локтя за руку – за правую и через миг за левую точно так же. С двух сторон надвигались на Ниссагля красные и свирепые лица купеческих сынков.

«Ax, как скверно быть маленьким». Он дернулся для порядка и притих.

Заахали прибежавшие женщины, а Ниссагля, крепко держа, повели в трапезную. Взбудораженный и обозленный, он оказался прижатым к столу – с него явно намеревались потребовать ответа.

– Чего вы хватаете меня за руки! Лучше бы его хватали! – Ниссагль мотнул головой на распахнутую дверь.

– А почему господин Ниссагль сам его не хватал? – наседал на Ниссагля родной брат бургомистра, досмотрщик городских рынков. – Почему господин Ниссагль тихо-мирно стоял в сторонке?

– Ах ты, умник! – взбеленился Ниссагль. – Да ты же видишь, что у меня никакого оружия и, – он подскочил к бюргеру, на миг прижался к нему, придясь макушкой под яремную ямку, – какого я роста! Ну кого я могу схватить! Вот людей своих я отпустил – это да, дурак я! Да кто же знал?!

В трапезную, шатаясь, вошел бургомистр. Он все еще плакал, веки у него опухли и покраснели, щеки дрожали, но глаза глядели уже осмысленно.

– С ней очень плохо, очень плохо, – бормотал он, покачивая головой, я боюсь, что она не выдержит, нет, не выдержит…

Снова поднялся страшный шум. Слышались обвинения, проклятия, скоропалительные гневные советы.

– Молчать! – Ниссагль грохнул обеими ладонями об стол, его всегда бесила бесполезная болтовня. – Хватит! От ваших воплей у него ничего не отвалится, да и девственность к Эльсе не вернется. Сами недоглядели, а теперь орете почем зря. У меня уже уши завяли. Тихо! – Он еще раз хлопнул по столу. – Я тут единственный из придворных, кто способен вам помочь. Я могу поехать к королеве и донести ей обо всем. Думаю, что она поступит по справедливости.

– Еще чего! Убежишь в Цитадель и тут же лучников на нас натравишь. Знаем мы, как это бывает, – выступил из толпы какой-то раздутый от пива подрядчик. – Лучше уж мы тебя тут свяжем и возьмем в заложники, и пока этого припадочного мерзавца на наших глазах не вздернут, не отпустим.

– Извиняй, приятель, я обычно имею дело с дворянами, но готов и с тебя согнать сало за такие слова. – Ниссагль осклабился. – Впрочем, в твоем предложении есть резон. Чтобы все друг другу поверили, я поеду в Цитадель не один, а со свидетелями.

***

Очумевший Алли пронесся по городу, как демон, – дозоры, разглядев его, едва успевали отскочить из-под самых копыт, гулящие девки со страху приседали у стен, факелы, искря, трепетали над его головой, как привязанные птицы.

Наконец загрохотал под конем наплавной мост, и канцлер немного опомнился. Он еще был не в силах осознать, что наделал. Он привязал коня к бревенчатым перилам и по мокрым ступеням спустился на узенький полузатопленный причал.

От воды тянуло прогнившим деревом и тиной, на вкус она была нехорошая, тяжелая. Но он вымыл лицо, напился из горсти, застегнул одежды, даже не вспомнив, почему они расстегнуты. Вспомнил, уже когда съезжал с моста, – все сразу. И девочку, и краденую лошадь. С силой, словно пытаясь стереть из памяти последствия морока, провел ладонью по мокрому лицу. У бедра болтались пустые ножны. Продолжали вспоминаться гадкие подробности происшедшего.

«А ведь я болен. – Он уловил в висках первые толчки боли и дотронулся рукой до лба. – Горячо».

Посольский мост не был еще поднят. Алли по-воровски прокрался к себе, минуя освещенную палату, где садилась за поздний ужин королева.

Из темного зеркала на него мутно уставился некто с запавшими глазами и перекошенным, точно от горькой настойки, ртом. Постель так и осталась неприбранной. Он торопливо втер в щеки румяна, переоделся и отправился к ужину.

– Неужели, канцлер, вас не накормили у бургомистра? – Раин посмотрел на него с неизменным нахальством, приподняв брови и в притворном недоумении широко раскрыв голубые глаза.

– Перекормили, – резко отшутился Алли, почувствовав, что при виде еды его тошнит. Подобрал длинные рукава и все же стал есть, вернее, ковыряться двузубой вилкой в блюде, содержимое которого его совершенно не интересовало.

***

Ниссагль обернулся – за спиной у него пылали сотни и сотни факелов в руках разбуженных горожан: оскорбленные бюргеры всполошили весь Хаар и теперь торжествующе и мрачно покачивались в седлах справа и слева, взяв его в кольцо.