Летописи Святых земель

Сейчас она придет, неслышно приминая узкими туфельками сырую траву, склонив голову так выразительно, что можно будет угадать на невидимом лице под маской выжидательное лукавство. Сейчас она придет, искусно разыгрывая волнение, а может быть, и в самом деле волнуясь, ведь хорошие лицедеи действительно испытывают те чувства, которые им приходится изображать на подмостках. Она будет зябко поеживаться от вечерней прохлады, потому что оденется слишком легко – пускай потерявший голову дурак подумает, что это трепет страсти, и заботливо накроет ее плечи плащом…

«Я младше вас, Эринто, по годам, но пережил гораздо больше… Поэтому мне смешно».

Эринто выпрямился, подавив вздох. Плащ внизу намок и оттягивал плечи. Руки были влажны. Снова подымалась красная луна, висела так низко, что хотелось пальцем попробовать ее чуть выщербленные острия. И синел печальный закат, и мерцала первая, зеленоватая, тяжелая звезда.

Зашуршали шаги, и невдалеке он увидел Беатрикс. Она спускалась с холма, как серебристый призрак. Она приближалась, и лицо ее в маске было подобно луне с вечной улыбкой на серебряной личине. Над маской виднелась шапочка из зернистого жемчуга, на ней сверкали три алмазные дуги, и от них вниз опускалась длинная двойная вуаль.

Ее белое платье было усыпано хрустальными бусинами и перлами. Прекрасные руки покоились на груди, скрещенные. Принцесса.

От восхищения и душевной боли, от мысли, что миг этот мог бы стать мигом небывалого счастья, у Эринто перехватило дыхание. Шелестели ее шелка…

Он мучительно сглотнул и вдруг понял, что не может сказать ни единого слова. Ни единого слова среди спящих в тумане холмов, уже облитых лунным серебром. Ни единого…

Сделав шаг вперед, он протянул руку, двумя пальцами брезгливо взялся за край маски и потянул вниз. Тесемка лопнула, маска осталась у него в руке. На миг у него возникло ощущение, будто вместо маски он сорвал с нее платье, столь неожиданно, неожиданнее внезапной наготы было это лицо: юное, темнобровое, большеглазое, с приоткрытым от волнения ртом… Это… Это не Беатрикс! Это не ее лицо!.. Кто угодно, только не она. Беатрикс какая-то другая. Последняя Легенда? Но он не разглядел тогда ее как следует… Он стоял слишком далеко.

– Ну? Что это значит? – Она улыбнулась и опустила ресницы.

– Я… – начал он неожиданно дрогнувшим голосом, – думаю, что корона все-таки вам больше к лицу, принцесса. Да-да… – Щеки у него горели, колени дрожали, он все никак не мог поверить, что перед ним стоит королева Эманда.

– И какая?

– Золотая. Золотая, кованая, тяжкая, как земля. – Эринто вдруг ощутил весомость собственных слов и успокоился:

– Без единого камня на зубцах и вся залитая кровью. Вся покрытая запекшейся кровью до того, что кажется ржавой. С рогами, острыми, как секиры – вот какая тебе к лицу корона, Кровавая Беатрикс!

Она затрепетала всем телом, уголки ее губ опустились…

Некоторое время они молчали – он, держа в руках сорванную лунную маску, она – уронив руки на белый атлас платья. Алмазы переливались на ее голове.

– Что еще скажешь? – спокойно спросила Кровавая Беатрикс.

Он рассмеялся сухо и горько:

– Что можно сказать? Что бы я ни сказал, тебя вряд ли это тронет, как не тронули мои баллады. И все-таки я хочу сказать тебе вот что: ты не дама и вообще не женщина. Ты ущербное существо. Ты не живешь – ты только играешь масками, прячешься за ними, потому что лицо твое давным-давно изъедено страстью, и страсть эта – низменнейшая из возможных, это жажда власти, хворь пострашнее оспы и львиной болезни. Нежить, мне противны твои гноящиеся глазницы, и не алые губы я вижу, а зловонную пасть ехидны! Но ты хочешь не только власти, ты хочешь еще и всемирной славы, не так ли? Ради этого ты готова умчаться из своей страны, оставив ее на разграбление алчным и бездарным советникам. Только еще при твоей жизни слава эта превратится в позор. Ты нечиста от младых ногтей, ты ненавидишь все чистое, потому и тщишься все осквернить и уничтожить.

Ты решила сыграть со мной жестокую шутку. Ты меня едва не убила… Ты так хорошо все сыграла, как будто и впрямь была Последней Легендой… Уж не у тех ли, кого ты погубила, ты украла эти слова и чувства, Беатрикс? Только знай, что в моих балладах принцесса останется чистой. Я буду любить принцессу – ту, что в моей памяти, ту, которая столь же добродетельна, сколь ты порочна. Слова не подвластны огню и топору, если я поселю их в человеческих сердцах. Можешь умереть от ревности к самой себе, но ты никогда и никому не докажешь, что мои баллады посвящены тебе. Я счастлив, расставаясь с тобой. Более мы не встретимся. Даже в вечности. Думаю, что провожатый туда тебе не нужен. Ты сразу нашла ту широкую дорогу, по которой идут подлецы и тираны. Счастливого пути.

Беатрикс молчала.

Ему вдруг стало страшно – почудилось, что из ее неподвижных глаз ударят сейчас в его сердце черные молнии. Но молнии не ударили, только мелькнула мысль, что лицо это все-таки напоминает то, на площади в Кордораффе Айдерской…

Наконец она заговорила: