Летописцы отцовской любви

Он сел напротив и с серьезным видом уставился на меня.

Я спела ему - не ахти как, потому что стеснялась, - одну песню, которую, несмотря на ее абсолютную попсовость, всегда любила: "Дом голубки".

Когда я кончила, Виктор кивнул.

- Хорошо, - сказал он ледяным тоном. - Еще одну.

- Нет, - возразила я. - Тебе не нравится.

- Пой!- повелительно приказал он.

Я спела - на этот раз совсем скверно - "Прядь волос".

Он долго молчал.

Я отложила гитару и хотела было обнять его, но он оттолкнул меня. Целый вечер он не проронил ни слова.

Только в постели он все объяснил мне: то, что я пою о любви в пору, когда наконец после долгих десятилетий решается судьба всего восточного блока, он еще мог бы простить мне, но жалостливую слюнявость и дешевую попсовость всех этих текстов простить не способен. Он ничего не может поделать с собой, но когда слышит или видит, как кто-то из его близких друзей - а я для него больше, чем просто друг, - приобщается к чему-то столь невероятно тупому, он испытывает глубокое разочарование.

- Разочарование?! - повторила я горько. - Я разочаровала тебя?

- В определенном смысле ты действительно разочаровала меня.

- Прости, - прошептала я в отчаянии. - Прости меня.

- Естественно, простить я тебя могу, но, к сожалению, забыть этого никогда не сумею.

Не только к пению, но и к смеху отношение было такое же: в ателье Виктора строго-настрого возбранялось просто смеяться. Более двух лет я должна была бдительно следить за тем, чтобы не посмеяться над чем-то дешевым. Над чем-то недостаточно глубоким. К примеру, над какой-нибудь эстрадной остротой, случайно услышанной по телику или по радио. Какой бы удачной она ни была:

Дозволено, даже желательно было высмеивать.

Высмеивали мы с Виктором практически все: газетные статьи, библиотеку моей матери, службистов-лампасников, Владимира Ремека, отцовские тренировочные штаны и его укрепляющую гимнастику, Карела Гота, рождественские яйца и рождественские елочки, тексты траурных сообщений, известных спортсменов, актеров Национального театра, "трабанты", взгляды моих знакомых, бутерброды с ветчиной, туристов и дачников, узоры обоев (кроме тех, что были на стенах у Виктора в ателье), грибников и их чудовищные корзины, фильмы Иржи Менцела, телеведущих (и их невообразимый отлив волос), продавщиц и покупателей "Котвы": Людей, покупающих в ларьках. Людей, покупающих где бы то ни было.

Людей вообще.

Мы высмеивали все усредненное. Высмеивали эту свинячью европейскую цивилизацию.

Высмеивали людей, нормально работающих и покупающих, но не способных - как говорил Виктор - хоть один-единственный раз вырваться из своего тупого существования и увидеть себя со стороны, чтобы затем уже прозревшими вернуться в бытие совершенно нового качества. Короче, высмеивали тупые свинячьи массы. Массы Виктор вообще не любил - как не любил и отдельные личности. Кого он любил изначально, так это меньшинства: вьетнамские, цыганские, гомосексуальные, интеллектуальные, чернокожие - любые, какие только приходят в голову. Меньшинства Виктор в обиду не давал, особенно дискриминированные. Ради дискриминированных меньшинств он готов был писать петиции и целыми днями пикетировать надлежащие институции - тут вы могли сполна на него положиться! (Проблемы возникали, лишь когда вы чувствовали себя кем-то или чем-то прищученными, но при этом не являли собой какое-либо меньшинство - уж тут вы получили бы полный отлуп!)

Мы высмеивали все, что было лишено глубины.

Высмеивали все коммерческое - например, все фотографии в журналах (и почти всех здравствующих фотографов).

Высмеивали меня - мою семью, прошлое, мои взгляды.

Единственное, что запрещалось высмеивать, были Викторовы фотографии - от них, напротив, мы искренно балдели.

И естественно, мы не смели насмешничать над своими насмешками.

Это подразумевалось само собой.

Прошло два года, прежде чем я наконец поняла, кто такой Виктор.

Монопольный обладатель Единой Правды. Непримиримый судья тех, кто не сумел стопроцентно победить в тупиковых ситуациях, в которых сам он никогда не оказывался. Интеллектуальный гопник, утверждающий Абсолютный Закон. Герой Востока. Самозваный Гарант нравственных и художественных ценностей. Патриот с белым билетом. Неутомимый рекламист Собственной Исключительности (Приеду! Эффектно

повергну кумиры. Пароль: "Только

великое"). Неистовый, Непреклонный характер. Гуманист-ненавистник.

Самый начитанный дундук, какого я когда-либо встречала.

Два года я жила с человеком, готовым двадцать четыре часа в сутки защищать человеческие права любого меньшинства, но не желавшим признать ни на миг за моим отцом право на естественные человеческие желания. Два года я жила с человеком, который восторженно становился под знамена Правды и Любви, но на деле не способен был ни к любви, ни к нежности, ни даже к нормальной вежливости.

На куртке у него был народный триколор - под курткой презрение и ненависть к большинству народа.

Исключением были только меньшинства.

Вот что я скажу тебе, Виктор:

- С такими людьми, как ты, я отказываюсь иметь что-либо общее.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВЫ ЛЮБИЛИ КОГДА-НИБУДЬ РАКОВИНУ?

1.