Летописцы Победы

С аккуратно наклеенной фотографии глядит на меня тридцатисемилетний капитан в ладной гимнастерке, с медалью «За отвагу» на груди. Он заслуженно гордился и своими новенькими офицерскими погонами, и честно заработанной в бою солдатской медалью.

Далеко позади осталось боевое крещение, когда, как я уже упоминал, Маркевич и Непомнящий, еще не имея пропусков, пытались «кустарным способом» пробраться поближе к фронту, чтобы понюхать запах пороха, и сразу попали под бешеную бомбежку в Вязьме. Позади остались трудные зимние ночи Ленинграда 1941/42 года, когда Николай со своими друзьями, такими же военными репортерами, дежурил на крышах, ловил там немецкие «зажигалки», бродил по блиндажам и при свете коптилки в обледенелом номере «Астории» вел долгие беседы об искусстве с жившими там усталыми, изможденными композиторами и музыкантами, аккуратно разрезая большим охотничьим ножом свой фронтовой хлебный пай на мелкие дольки по числу присутствующих. Позади остались суровые битвы под Синявино, жизнь в торфяниках, надоедливый звон комаров и свист пуль фашистских снайперов.

Когда шли бои за Синявино, в руки Маркевича попал дневник погибшего на фронте комсомольца. Он коротко, но с чувством отметил в своих записях:

«Два дня сидел над дневником убитого бронебойщика Бориса Губанова. Временами читал точно собственную биографию». Плодом раздумья военного корреспондента над этим дневником погибшего солдата явился взволнованный очерк «Записная книжка комсомольца Губанова», опубликованный в «Комсомольской правде» 4 октября 1942 года. Военный корреспондент с большой любовью и уважением к памяти погибшего юноши выбрал из его дневника мысли, созвучные своей душе:

«Надо помнить — всякий подъем всегда медленный и трудный… Чтобы быть человеком, хоть чуточку похожим на героев, рожденных Отечественной войной, нужно быть правдивым и честным до мелочей, последовательным и настойчивым. Послабление — страшный враг, это я знаю по себе. Чувствую подъем и вспоминаю слова Толстого: «…как хорошо и отрадно взять себя в руки…» Точно — это прекрасно».

И еще:

«Настала пора больших дел, простых слов и чувств… Мы узнали теперь смысл жизни, он глубок и прост. Жизнь — в умении отдавать себя для общего дела, быть частью общего, а не посторонним наблюдателем… Так-то, Борис, смотри смелее вперед. Мы знаем, за что воюем — за право дышать. Мы знаем, за что стоим — за Россию, за Родину. Так будем же носить в себе прекрасный призыв Багратиона: «Отдайте жизнь, но родины и чести не отдавайте никому».

В папке Николая Маркевича я нашел вырезанный из газеты этот его очерк. Вырезка была истрепана по краям, потерта на сгибах, — видно, автор не раз перечитывал свой очерк в блиндаже и палатках. Целомудренная солдатская мораль одушевляла творчество военного корреспондента и обогащала его.

Бывший лектор политотдела 8-й армии Д. С. Булыгин в письме в нашу редакцию так отозвался о его работе на переднем крае:

«В нашей армии долго работал военный корреспондент «Комсомольской правды» Николай Маркевич. Он подолгу находился на самых важных участках, ночевал в землянках вместе с бойцами, вел с ними беседы, записывал факты фронтовой действительности, которые потом, когда развертывалась боевая операция, помогали ему живо и содержательно описать ее.

Все мы, политотдельцы, безмерно его любили. Это был веселый, удивительно общительный, эрудированный человек. Мы, лекторы и агитаторы, многому у него научились — как лучше использовать живое слово в нашей работе среди бойцов. Он писал не только для «Комсомольской правды», но и для фронтовой печати. Писал взволнованные очерки, которые будили ненависть к врагу и звали на новые подвиги.

Он умел обращать к живым слово о мертвых. Солдаты Ленинградского и Волховского фронтов жадно читали его боевые корреспонденции, — они воодушевляли их».

Больше всего на фронте уважали тех корреспондентов, которые писали о войне не по штабным сводкам, не по донесениям политработников с переднего края, а по личным впечатлениям, находясь в шеренгах атакующих солдат. Так, и только так, можно было создавать действительно яркие и правдивые корреспонденции. Маркевич хорошо это знал и поэтому шел в бой с солдатами первой штурмовой волны. Мы всегда с нетерпением ждали его телеграмм, писем и негативов, твердо зная, что они украсят газету.

На предпоследнем листке оборванного на полуслове дневника капитана Маркевича мы прочли такую честную и открытую запись:

«Мне сказали:

— Есть возможность отправиться с воздушным десантом в тыл врага.

Первое мгновенно ощущение — страх.

Но сразу же — опасение, что задание может быть передано другому, и гордость — это предложено мне. И я равнодушно говорю:

— Очень хорошо!»