Летучий голландец

Нет, не помнит, не должен помнить, и чердак он не помнит; помнит лицо, женское лицо, красивое и асимметричное, где всё вразлет, глаза и брови, любимое лицо – ведь нельзя не помнить, это все равно что не помнить себя, но ничего из того, что было, не помнит. И не сметь вспоминать!

Но фигура, лежащая навзничь на асфальте, не хочет уходить из памяти.

И тогда следует ответ, ключ к спасению: «Это было не со мной». Да, так и думать: это было не со мной. Это было…

Часть II

Allegro. Adagio. Allegro

1

Выпавшего из окна человека зачем-то обводят мелом. Остаются контуры, напоминающие самолет. Самолет, который никогда не взлетит.

Когда я прибежал – троллейбуса долго не было, – Бету уже увезли, и я так и не увидел, как она лежит на асфальте – судя по меловому самолету, в такой позе, будто она спит. Она так и спала – на боку, вытянув далеко вперед одну руку и устроив на ней голову. Может быть, в такой позе ей было легче разрезать воды сна. В этой как бы целеустремленной позе… Бета, Бета!.. Почему в глазах так темно?

От зевак я узнал, что Бету повезли в морг. Где же Гамаюнов? Наверное, поехал с ней. Бета плюс Гамма… Сочетание, которого не было в жизни. Труп вообще хорошо сочетается с любым живым человеком. Во всяком случае, протестовать он – труп – не будет.

Троллейбус, лица, лица, лица, сумки с продуктами на полу, на коленях, движение куда-то – в этом ли направлении указывала Бетина рука? Но я знал, куда еду, – к ней. Потому что я еще нужен ей, пусть даже ее и нет…

2

Морг. Разбитый кафельный пол, кафельные же стены и – запах. Жду стоя – заставить себя присесть не могу. Но уже и стоять на одном месте не могу, хожу кругами. Откуда-то – Гамаюнов. Теперь – Гамма плюс Альфа. Это сочетание было, дружеское ли, безразличное ли, но было.

– Извини, не удержал… – Это он говорит, спокойно так… о чем? – Сидела на подоконнике, засмеялась, отклонилась назад…

Это он – О НЕЙ?! Вот так?! ЗАСМЕЯЛАСЬ! Смех ценою в жизнь. Но ведь он, Гамма, тоже знал, как она смеялась – запрокидывалась назад и рассыпалась на бусинки смеха. Знал и рассмешил – ее, сидевшую на подоконнике! Случайно, он говорит, случайно. Что там мы в детстве говорили по поводу «случайно»?…

Зовут в зал. Скрипит железный шкаф. Белая простыня, и под нею… Рука уже не торчит. Да, не торчит – она скобкой охватила голову. Так она тоже спала, Бета… Бета спит. Проснись, Бета! Она как живая. Она живая!!! Нет, затылок разбит. Ей больно. Обнять ее… Больше ничего не помню…

3

Нет, помню – как я несу к урне найденные три рубля. Трешка зеленая и соблазнительно хрустит. Надо успеть дойти до урны. Я бы побежал, но я слишком мал, чтобы бежать. Я просто быстро переставляю ноги.

Погоня уже настигает. Бабушка тоже слышала приятный зеленый шелест.

– Три рубля! – тихо кричит она. – Это же деньги! Стой!

Я быстро иду к урне. Бабушка тоже быстро идет: бежать неудобно – кругом люди. Но вечером в парке их мало. Никто не смотрит, как я совершаю первый свой подвиг. Бабушка догоняет, расстояние неумолимо сокращается, но вот она, урна! И, как баскетболист в корзину, я укладываю зеленую бумажку точно в цель – в черное отверстие.

– Ах, поганец! – в сердцах говорит бабушка и достает, достает деньги из урны.

Я внутренне улыбаюсь, как буду часто улыбаться, когда вырасту. И вот меня, как пойманного преступника, ведут по аллее кисловодского парка…

4

Нет, не по аллее, по Пироговской улице к метро. На карнизах серых сталинских казармодомов беснуются голуби. Это Гамма меня ведет. Гамма плюс Альфа. А Бета… Ох, Бета!..

Я останавливаюсь, меня трясет.

И мы идем. В Ново девичьем бьет колокол… или мне показалось? Никогда не спрашивай… И так ясно, что по тебе…

Дома – Бетины вещи, белье… Господи!

И ведь всего за три года так привык, вжился, хотя и жила она не здесь, бывала наездами… Я, я лежал там, где был меловой самолет, и он унес нас обоих. Вбил в асфальт.

5

Милиция. «У нас есть сведения, что ваши тексты…» – «Какие тексты?» Изобразить изумление. Знаю, знаю, какие тексты, но и они тоже знают… Пусть! Главное – не признаваться. Как шпиону из детской книжки. Виноват, как доблестному советскому разведчику. М-да, шпиону… Для них говорить, что думаешь, – все равно что быть шпионом. Видели бы они, как мы поздно вечером раскладывали по почтовым ящикам листовки во времена чешских событий! Если кто-то входит в парадное, поднимаешься на один этаж выше и ждешь, стараешься не дышать, пока не уехал лифт, потом спускаешься и продолжаешь. Как шпион… Главное – не признаваться. КПЗ, решетки на окнах. Хорошо хоть, у меня сапоги не на шнуровке, иначе и шнурки бы забрали. К решетке с другой стороны привязывают собаку – огромную овчарку, больше меня. Дразнят ее, потом: «Не хочешь посидеть с ней?» Молчу. Сердце колотится. Пугают. В протокол я вписал все то, что было умышленно пропущено. Только потом подписал. Кажется, потом то же советовал в своей памятке диссидент Есенин-Вольпин, сын поэта Есенина. Следователь взбеленился, поэтому и собакой пугали. Все равно ничего не докажут!

– Как давно вы знали Елизавету Осипцеву?