Летучий корабль

Вудсворд никогда не жил в Англии. Он никогда не жил и в Европе. Его семья из немногочисленного клана магов, каким-то непостижимым образом оказавшихся лет триста назад здесь, на Карибах. Его отец, его дед, да и все остальные Вудсворды держали трактиры, думаю, промышляли контрабандой какой-нибудь волшебной баруты, будь она неладна, магических артефактов, что удавалось добыть у местных племен. Их дети учились дома, понахватались, разумеется, множества таких вещей, какие европейцам и не снились. Но то, что по сути дела они никто, так, трактирщики, ни образования, ни положения, все это для общества, собравшегося нынче на острове, является весомым аргументом не в пользу Вудсворда. Разумеется, не для всех. Но наш босс прекрасно умеет постоять за себя, так что наиболее горластые вскоре как-то сами собой замолкают, смиряясь с тем, что в своем трактире Кевин Вудсворд — царь и бог.

А еще у него есть две дочери. Голос одной из них мы слышали в то утро, когда Тео вел нас на аудиенцию к господам-капитанам. Кейт действительно терпеть не может рано вставать, поэтому с утра к ней лучше не приближаться, она уморительно дуется, когда пытается казаться важной хозяйской дочкой. Она пару дней делает вид, что не замечает нас с Роном, но потом медленно идет на сближение, немного пугливо и в то же время агрессивно, как напуганный звереныш. Когда я узнаю ее лучше, я смогу сказать только одно — если на этом острове и есть человек, заслуживший честь ходить на волшебном корабле под черными парусами, то это именно она. Но в первые дни она держит нас на значительном расстоянии, а мы просто не обращаем внимания на высокомерную восемнадцатилетнюю дурочку. Мы же такие взрослые! А жизненный опыт? Куда до нас какой-то Кейт Вудсворд!

А вторая дочка Вудсворда, нет, не догадаетесь! Вик Вудсворд — та самая французская горничная из имения Лоуди! Да-да, которая снега никогда в жизни не видела! Вот уж она, наверное, развлеклась от души, когда Кингсли ее допрашивал. Правда, теперь Вик не до приключений, она, бросив шпионаж, остепенилась, вышла здесь замуж за Блейза Забини (не знаю, как пережила это его аристократичная матушка, может быть, до сих пор живет себе в полном неведении где-нибудь во Франции…). Приходит в трактир почти каждый день, чтобы хоть на пару часов пристроить отцу или сестрице свою крохотную дочку, а самой искупаться в море.

Так что внизу у нас кухня, по полу ползает восьмимесячный ребенок, а наверху бордель, заспанные обитательницы которого начинают томно сползать по лестнице, дабы получить свой завтрак, где-то в районе полудня, умиляются младенцу, агукают и занимаются прочими глупостями. Пиратская команда в это самое время бодро мутузит друг друга на плацу уже несколько часов кряду. И мне кажется, я живу в каком-то абсурдном мире, где отдельные его составляющие ну никак не могут подойти друг другу, и одновременно из них складывается некая неповторимая мозаика, многоцветный аляповатый узор, в неправильных изломах которого я чувствую ритм, созвучный биению моего сердца. Может быть, поэтому мне и удается как-то принять все то, что происходит здесь с нами? Рокот океана, лязг оружия, раздающийся издалека, шелест древесных крон, крики птиц, детский плач, звон разбитой посуды, голоса — остров вдыхает и выдыхает, и в этом некая особая магия, которую, как мне кажется, не ощущает никто, кроме меня.

А вечером в таверне дым стоит коромыслом. В прямом смысле, кстати, тоже. Потому что вся пиратская братия дружно курит — сигары, сигареты, трубки, в общем, кто во что горазд. И пьют, и едят тоже немало, так что я только удивляюсь, как у них хватает здоровья каждое утро, причем довольно рано, выползать из хижин на свои учения. Когда Вудсворд впервые выталкивает меня в зал разносить заказы, мне кажется, у многих бывших Упивающихся сбылась их сокровенная мечта — Поттер с подносом, уставленным тарелками, смиренно замирает у их столов, выслушивает все, что они имеют сказать, ставит перед ними чашки, кружки и плошки, внимательно записывает их пожелания, чуть ли не бегом удаляется обратно на кухню, чтобы вновь предстать перед ними во всем блеске своей слегка пооблетевшей героической позолоты. Думаю, если Темный Лорд может наблюдать за этим из адских глубин, он рад — и за меня, и за них.

- Гарри, как ты только можешь? — спрашивает меня Рон, глядя на меня округлившимися от ужаса глазами. — Вся эта мразь как будто только и дожидалась, когда сможет помыкать нами.

- Рон, они действительно только этого и дожидались. Что-то же должно греть им душу.

Рону тоже достается, причем не меньше, чем мне, потому что они видят, как это его задевает. Я могу объяснить ему, что я жил у Дурслей едва ли лучше, чем сейчас, но он, выросший в нормальной, как нам раньше казалось, семье, не может этого понять. Не может понять радости взрослых людей, шпыняющих беззащитных, да, пусть уже и не мальчишек. Его ранят их грубые плоские шутки, произнесенные порой просто для того, чтобы обратить на себя внимание кого-то из приятелей. Один раз за меня даже пытается вступиться сэр Энтони.