Лев

— Если бы я не ощутила все это в самой себе, если бы не прониклась этим до глубины души, разве смогла бы я понять, что означают джунгли и дикие звери для таких людей, как Джон? Вы ведь знаете, я смогла бы уговорить его перебраться в Найроби. Он бы сделал это ради меня, бедняга Джон.

Улыбка и глаза молодой женщины выражали в это мгновение бесконечную любовь и нежность.

— Мы с Джоном как-нибудь договоримся, — быстро продолжала Сибилла. — И я пришла к вам не ради нас.

Она умолкла на миг, словно собираясь с силами, и заговорила с новой страстью:

— Мы не в счет, но Патрицию нужно убрать отсюда! Поверьте мне, это необходимо! Вы видите: я еще не сошла с ума. Я знаю, что говорю. Я все обдумала во время этого нашего перемирия… Пансион или частный дом. Найроби или Европа, это не важно, но нужно, чтобы девочка уехала отсюда, и как можно скорее! Иначе будет поздно. И я думаю вовсе не об ее образовании или ее манерах. Этим я могу заняться и сама. Я думаю о ее безопасности, о ее жизни. Мне страшно…

— Кинг? Дикие животные? — спросил я.

— Откуда мне знать! — воскликнула Сибилла. — Я боюсь всего. Боюсь ее страсти, ее нервного напряжения. Этот климат, природа, все вокруг. Так не может продолжаться. Все это кончится бедой.

Я подумал об Ориунге. Сибилла еще не знала о нем, однако чувствовала, что я разделяю ее опасения. И решительно сказала:

— Малышка вам целиком доверяет. Сделайте все возможное, чтобы ее убедить!

Сибилла — поднялась и добавила:

— Я рассчитываю на вас.

Она медленно спустилась с веранды и ушла к себе, в свое одиночество и любовь, которое смыкались над ее семьей, как неумолимые дуги капкана.

* * *

Уже близился вечер, когда Патриция взбежала по ступенькам ко мне на веранду. Гладкие щеки девочки были смуглыми от солнца и розовыми от радости: Кинг был с ней сегодня особенно нежен и добр. Потому что старался, — Патриция была в этом убеждена, — извиниться перед ней за грубость и злобность своих львиц.

Я слушал болтовню Патриции, не перебивая. Но когда она уже собралась уходить, я сказал ей:

— Мне придется вскоре уехать, ты это знаешь?

Глаза ее сразу погрустнели, и она тихо ответила:

— Да, знаю… Такова жизнь…

— Ты не хотела бы поехать со мной во Францию? — спросил я.

— А на сколько дней?

— Ну, на сколько понадобится, чтобы походить по большим магазинам, в красивые театры, чтобы завести подружек твоего возраста.

Лицо девочки, только что такое нежное и доверчивое, мгновенно стало замкнутым, черствым и диковатым.

— Вы говорите, как мама! — вскричала она. — Чей вы друг — мой или ее?

Я вспомнил слова Сибиллы о том, какими они становятся несправедливыми, когда стараются скрыть свою боль. И я сказал Патриции:

— У меня нет выбора. Я всегда на твоей стороне.

Но девочка продолжала смотреть на меня с нескрываемым гневом.

— И вы тоже, вы тоже думаете, что мне лучше уехать?

Я не ответил. Губы Патриции побелели и сжались.

— Я никогда не уеду из заповедника! — воскликнула она. — Никогда! А если меня захотят увезти силой, я спрячусь в деревне, или у масаев, или просто уйду к Кингу, и подружусь с его женами, и буду нянчить его детей.

Мне с трудом удалось помириться с Патрицией. Наконец, сменив гнев на милость, она сказала мне:

— Я ведь знаю, вы совсем не злой, и знаю, почему вы хотите меня увезти: вы за меня боитесь.

Она пожала своими хрупкими плечами и воскликнула:

— Но чего вы все боитесь, чего?

XII

Новость принес мне Бого: у масаев умер старый Ол'Калу. Племя только что выбрало нового вождя, сурового и мудрого человека. Бого знал даже его имя: Ваинана. Он также знал, что по этому случаю сегодня в манийятте будет празднество.

Я поблагодарил своего шофера за столь своевременную информацию. Но Бого, видимо, хотел еще что-то сказать и не знал, как к этому подступиться. В смущении вертел он большие плоские пуговицы из белого металла на своей куртке. Морщины и складки на его лице причудливо шевелились. Я сделал вид, что ничего не замечаю. Наконец Бого уставился на квадратные носки своих желтых ботинок с грубыми швами и проговорил:

— Месье, наверное, захочет пойти на этот праздник. Месье всегда интересуется такими вещами.

— Да, разумеется, — сказал я. — А в чем дело?

Бого поднял на меня несчастные глаза и одним дыханием выпалил:

— Эти масаи сходят с ума, когда пляшут. И у них всегда в руках копья, и они вспоминают о старых войнах с нами, кикуйю. Если бы месье был так добр и поехал в манийятту вместе с хозяином заповедника…

— С большим удовольствием, — сказал я. — Но разве…

Впервые за все время наших совместных странствий Бого настолько забылся, что не дал мне договорить.

— Они туда поедут, поедут, месье! — вскричал он. — Масаи его пригласили. Ваинана сейчас говорит с ним в деревне.

От моей хижины до деревушки было максимум минут пять ходу. Обычно я проделывал этот путь пешком. Но сейчас Бого хотел во что бы то ни стало отвезти меня туда на машине. Этим он хотел выразить мне благодарность за великодушие и одновременно убедиться, что наверняка избавился от поездки в манийятту.