Лев Африканский

Один яркий пример был на устах у всех сторонников военных действий: пример Басты, мусульманского города на востоке от Гранады, взятой ромеями в осаду и обстреливаемой из пушек более пяти месяцев. Христианские короли — да разрушит Господь все, что они возвели, да возведет заново все, что они разрушили! — велели построить деревянные башни напротив крепостной стены и вырыть ров, чтобы помешать общению осажденных с внешним миром. И все же, несмотря на их подавляющее численное и материальное превосходство и на присутствие самого Фердинанда, кастильцам никак не удавалось одолеть непокорный город, чей гарнизон что ни ночь осуществлял вылазки, наносившие осаждавшим огромный урон. Ожесточенное сопротивление защитников Басты под предводительством насридского эмира Йахии ан-Наджара подогревало боевой дух и воображение гранадцев.

Однако Боабдиля это не радовало, поскольку Йахиа, герой Басты, был одним из самых ярых его противников. Он даже претендовал на трон Гранадского королевства, на котором когда-то уже восседал его дед, и относился к нынешнему султану как к узурпатору власти.

Накануне нового года весть об очередном подвиге защитников Басты достигла ушей жителей Гранады. Рассказывали, будто кастильцы прознали, что в городе кончаются запасы продовольствия. Чтобы разубедить их, Йахиа придумал следующую хитрость: собрать все съестные припасы, которые остались, разложить их на виду на базаре, а затем пригласить делегацию христиан на переговоры. Войдя в город, посланцы Фердинанда удивились, узрев такое количество самых разнообразных товаров, и не преминули известить о том своего короля, сопроводив это советами не пытаться задушить Басту голодом, а предложить защитникам достойное перемирие.

За несколько часов по меньшей мере человек десять — в бане, в мечети и в коридорах Альгамбры — радостно рассказали мне одну и ту же историю, и всякий раз я делал вид, что удивлен, чтобы не оскорбить собеседника и позволить ему получить удовольствие, добавив к ней что-то свое. И всякий раз улыбался, но все меньше и меньше, поскольку мной овладело беспокойство. Я раздумывал, отчего Йахиа позволил представителям Фердинанда войти в осажденный город, особенно если надеялся скрыть от врага бедственное положение Басты, при том, что в Гранаде, а возможно, и в других местах, все знали правду и радовались хитрости Йахии.

Мои худшие опасения вот-вот должны были получить подтверждение в день нового года, во время бесед с посетителями, явившимися в Альгамбру. Тогда-то я и узнал, что Йахиа, этот „Борец за веру“, „Меч ислама“, решил не только сдать Басту неверным, но и присоединиться к кастильским войскам, чтобы открыть им доступ в другие города королевства, в частности в Гуадикс и Альмерию, а в конечном итоге и в Гранаду. Однако самая большая его хитрость состояла в том, чтобы с помощью своей пресловутой уловки отвлечь внимание мусульман, обратив его на внешние обстоятельства, и скрыть подлинную причину своих переговоров с Фердинандом. Поговаривали, будто он принял такое решение за значительное вознаграждение и обещание оставить в живых как его солдат, так и жителей города. Но он получил гораздо больше: приняв христианство, этот эмир королевских кровей, внук султана стал в Кастилии влиятельным лицом. Я тебе еще о нем расскажу.

В начале 895 года никто и не подозревал, что такое возможно. Однако с первых же дней месяца мохаррама

до нас стали доходить самые плачевные известия. Капитулировала Баста, за ней Пюрсена, Альмерия, Гуадикс. Вся восточная часть королевства, где такой мощной была партия войны, без всякого сопротивления перешла в руки христиан.

Партия войны лишилась своего героя, а Боабдиль избавился от соперника; однако в результате побед, одержанных кастильцами, от его королевства мало что осталось — лишь Гранада и ее окрестности, да и те подвергались непрестанным набегам. Что ему было делать: радоваться или печалиться?

Вот в такие-то минуты человек и обнаруживает либо свое величие, либо ничтожность. Увы, именно последнее и прочел я на лице Боабдиля в день нового года в Посольском зале. Я только-только выслушал горькую правду о Басте от одного молодого берберского военачальника, у которого в осажденном городе оставалась семья. Он часто навещал меня по месту моей службы и теперь спросил совета, как ему поступить, не решаясь напрямую обратиться к султану, тем более что весть была не из приятных. Я немедля подвел его к Боабдилю, и тот велел доложить обо всем вполголоса. Склонившись к уху государя, военачальник, заикаясь от робости, передал ему все, что знал.

Однако по мере того как он докладывал, лицо султана расплывалось в широкой, неприятной, ужасающей улыбке. Я и сейчас еще не забыл приоткрывающиеся толстые губы, до ушей расползающиеся щеки, покрытые волосами, редкие зубы, масляные глаза, голову, запрокидывающуюся, словно в любовном экстазе. Сколько бы я ни прожил, мне никогда не забыть эту жуткую улыбку».