Лев любит Екатерину

Лиза не ответила. Она облизала пересохшие губы, вынула платок и стала оттирать лицо спутника от гари. Жирные хлопья оседали на белый кружевной батист, на волосы и щеки, делая Павла настоящим чертом из преисподней.

– Господин генерал, город не должен видеть вас без шпаги, – она всегда все помнила, эта женщина, и в отличие от него, никогда не разжимала кулак, в который собрала свою душу.

Ее привезли в апреле из Яицкого городка. Оказалось, что под одной крышей Казанской следственной комиссии собрались три пугачевские бабы. Павел, и с двумя-то намаявшийся до крайности, был несказанно раздражен новой пассией любвеобильного Злодея.

– Вы мне всех его сучек сюда притащите? – осведомился он у есаула, конвоировавшего обоз.

– Не могу знать, – оскалился рябой парень. – Везу, кого приказано.

Генерал ни мало не смущался, что седоки могут его услышать. Но когда Лиза откинула дерюжный полог на возке, прикусил язык. Госпожа Харлова была одета просто, если не сказать бедно – в обноски невесток бабки Евфросиньи. Но ее лицо, терпеливое и кроткое, было так не похоже на лица двух первых арестанток, что Павел крякнул.

– Она не казачка, – обратился он к есаулу.

– Убитого Харлова вдова.

– Простите, сударыня, – генерал подал ей руку.

– Ничего, – Лиза не оперлась на нее и стала вынимать из возка Егорку, закутанного по самые уши. – Как меня только не называли.

– Еще раз простите.

Павел пошел прочь, злой и смущенный. Черт его тянул за язык! Если б не эти бабы…

Устинья и Софья устраивали у него на допросах настоящие потасовки. Орали благим матом и тягали друг друга за волосы. Первая жена Пугачева была еще ничего, тетка смирная, пока не повстречала горластую и нахрапистую соперницу – зачинщицу всех беспорядков.

Софья прибыла в Казань при Бибикове. Ее и детей с конвоем доставили с Дона из станицы Зимовейской. Она сразу во всем повинилась, благо никакого другого греха, кроме замужества с Емельяном, за душей не имела. Родила ему пятерых детей, двое померли, трое при ней: сын Трофим десяти лет и дочери Аграфена и Христина семи и четырех лет. В октябре 1772 года муж оставил ее и неведомо куда бежал. С тех пор они не виделись.

Лицо у казачки было истертым, как застиранное белье. Глаза выцвели. Натруженные руки с суставами-шишечками она плетьми клала на стол. Горбилась. Говорила тихо и устало. Не отказывалась подтвердить перед народом, что Самозванец – ее беглый муж. Но и худого о нем не сообщала. Во всем ее облике сквозила покорность, а взгляд будто спрашивал: «За что вы меня? Чем я виновата?»

Другой разговор Устинья. Молодая да жаркая. Не выходя из следственной избы, сразу начала строить Павлу глазки. Мяла край собольей душегрейки, вызывающе шуршала атласной юбкой, загибала уголок, чтоб видна была изящная нога в козловом сапожке. Да только генерал был не из того теста. Быстро окинул ее взглядом и осведомился:

– Одежа-то ворованная? В покойницких тряпках ходишь, бабочка? И не страшно?

Устинья задохнулась от деланного негодования.

– Господь с вами! С чего вы взяли?

– А с того, красавица, – Павел приблизился и всей горстью схватил ее за острый подбородок, – что тебе, казачке неумытой, на такую душегрею за всю жизнь не накопить. А юбка с фижмами вашей сестре и вовсе не положена. Так что ты у меня баловать брось. Шутки с тобой шутить никто не будет. Отвечай по пунктам.

Явление третьей злодейской пассии вызвало у генерала изжогу. Кто бы мог подумать, что она окажется… несчастной. Пока большего Павел сказать не мог. Но именно желание загладить свою грубость заставило его на допросах проявлять к ней особенную мягкость. Харлова ни от чего не отпиралась. Говорила о своей беде просто и прямо. Не утаила, что была любимой наложницей Самозванца и ей одной он позволял входить в свою кибитку.

– Почему же Пугачев отдал приказ вас расстрелять? Вы повздорили?

– Скотина не вздорит с хозяином, – устало вздохнула Лиза. – Может, надоела. А скорее, казаки подбили. Не хотели, чтобы возле него был кто-то чужой.

Все, что она говорила, укладывалось в созданную Павлом схему событий. Не противоречило сведениям, добытым ранее. И он ей поверил. Харлова не врала, не выгораживала себя, не старалась предстать жертвой. Хотя жертвой-то она и была. Ни при каких условиях генерал не собирался держать ее под арестом. Снял показания и будет.

– Сударыня, где живут ваши родные?

– Я сирота.

– Но ведь у батюшки были же какие-то имения?

– Нет. Отец за выслугу получил комендантство. Все наше имущество пропало.

Она низко опустила голову. Не хотела представляться нищей. Но что правда, то правда. Им с Егоркой деваться некуда.

Павел мял перо. Потом решился на что-то.

– Я напишу о вас государыне. А пока поживете здесь, в Казани, на средства следственной комиссии. Как-никак вы проходите по делу.

На том и согласились. Лизе отвели светлую горенку в доме архиерея. Генерал зачастил к ней, будто бы проведать, как живется арестантке. Но и слепому был понятен его маневр. Злые языки заговорили, что следователь влюбился в пугачевскую кралю. Хотя сам Павел про себя точно ничего не знал.