Лев на лужайке

— Ты совсем осатанела! Я не буду писать статью…

Это мной по-прежнему двигало желание свернуться клубочком под одеялом; сказать: «Ма-а-ма!» и теперь — уже по собственной воле и желанию — не перебивать маленького рыцаря, а только слушать и слушать его речи, полные правды и только правды, любви и только любви. «Где ты, Никита Ваганов, где ты, родимый?» Не было Никиты Ваганова! Такой растворенности в чужой воле я никогда не испытывал. Лежи, не шевелись, думай, принимай решение вблизи рыцаря, превратившегося в ласку, полную голубого в полумраке электричества. «Западня!» — нежно и ласково думал я, на самом деле сворачиваясь калачиком под одеялом. Пахло зимними каникулами и прудом, заиндевевшими на морозе шнурками от ботинок, коньками. Нелька сказала в потолок:

— Егор Тимошин много опытнее тебя. Вот ты подтруниваешь над его системой фактов и фактиков, а для статьи по утопу годится только эта система. — Она осторожно зевнула. — Твое стремление к обобщающей эмоциональной критике… фу, какое недоразумение для статьи по утопу! — Она фыркнула. — И вообще, зачем ломать копья, если три прекрасных очерка тебе принесут в пять раз больше лавров в «Заре», чем одна рискованная статья…

За меня считали и подсчитывали, за меня давным-давно все продумали и обобщили и даже подвели итоги в смысле «лавровости». «Господь бог все перепутал!» — по-прежнему ласково и нежно думал я, так как на противоположном конце города существовала другая женщина — моя законная жена, — которая с неистовой силой боролась с мужем, по ее разумению, готовящим подлый поступок. Ника еще не знала, что я совершу нечто богопротивное, но была уверена, что ее муж все делает неспроста, коли он предает главное для нее — любовь. А рядом со мной лежала Нелька, женщина, которой было бы естественнее считаться женой Никиты Ваганова, и она считала себя женой, так как, наверное, неимоверным своим женским чутьем предчувствовала, что наша любовь будет любовью на всю жизнь.

Она сказала:

— Не будь жадным, Ваганов! Ты уже всесоюзно известен — этого тебе мало? Через три-четыре года они сами тебе предложат корреспондентство в «Заре». Кому это не ясно?

Я хохотнул под одеялом. Маленький рыцарь был все-таки женщиной, женщиной с типичной женской логикой и непостижимой мужскому уму психологией. Не торопись! Не жадничай! Твоя карьера и так обеспечена! А сама требует, потрясая копьем, чтобы дело об утопе древесины я без промедления передал Егору Тимошину, как дело гибельноопасное. И она, конечно, понимала, что падение Егора Тимошина повлечет за собой возвышенна Никиты Ваганова.

Я сказал:

— Ну, и чудовище же ты, Нелька! Правой бьешь, левой — гладишь.

Она победно улыбнулась. Она так никогда и не поймет, не постигнет, какое безграничное количество душевного комфорта предоставила в мое распоряжение, взвалив на свои покатые и узкие плечи часть моей ноши.

— Думаешь, что видишь меня насквозь? — лениво протянул я.

— Не думаю, а вижу. Успокойся, от моих предвидений тебе хуже не станет. — Она бегло поцеловала меня в подбородок. — Держись за Одинцова обеими руками, Никита! Даже по твоему рассказу понятно, что это такое. Масштаб! Таких людей, как Одинцов, немного, очень немного. Вождем научно-технической революции быть адски трудно. Мне об этом сказал один академик. «Редкие руководители способны понять революцию и руководить ею!» — так и сказал. Грустно сказал… Видимо, твой Одинцов из племени победителей… Ой, наш суп!

Она убежала в кухню, на ходу застегивая халат.

— Обед готов, милый! Мой руки, милый!

— Перестань милкать!

— Нет, не перестану, милый! Ня пярястану!

— А если по шее?

— Теперь можно и по шее, милый.

Мы крепко и длинно поцеловались на пороге кухни,

Глава пятая

I