Лев на лужайке

Четыре очерка он вложил в папку, аккуратно выровнял страницы и поднял на меня взгляд:

– Я, кажется, просил вычитать очерк и сдать его в набор…

Через сутки в редакции праздношатающиеся устраивали маленькие летучки в коридорах и кабинетах: «Клевый очерк! Этот Алексеев покажет»; «Ой, братцы, представьте, что будет петь Главный Гридасову! Не хотел бы я быть на его месте!» Редакционный народ кость обгрызает до блеска, как молодой пес, но вот на редакторской половине было тихо, хотя я знал, что Игнатов четыре ненабранных очерка отдал Главному. Реакции на рукописи не было до очередной летучки, и за это время я понял, какой сильный человек Илья Гридасов – он вел себя так, словно ничего не произошло и происходить не могло.

… Он был редактором заковыристого ведомственного журнала, когда навестил меня в больнице. После его ухода я почувствовал прилив сил: он вел себя так, точно я был совершенно здоров.

… Я не умру в такой палате, я хочу умереть дома, в обстановке, приближенной некоторым образом к редакционной… Илья Гридасов ушел только тогда, когда лечащий врач закричал:

– Вы не можете понять, что ухудшаете состояние Никиты Борисовича!

Я горячо сказал:

– Он – единственный человек, который положительно действует…

– Позвольте вам не поверить… До свидания, товарищ!

* * *

Из пяти очерков Виктора Алексеева были опубликованы четыре, два из них премированы, один долго висел на доске «Лучших материалов месяца». Виктор Алексеев оказался благодарным человеком – улучал каждую минуту, чтобы повидаться со мной, понемножку влюблялся в заместителя редактора промышленного отдела, привез мне из командировки в Архангельск роскошный подарок – гигантского омара, засушенного, специально обработанного и пригвожденного к твердому картону. Непонятно, из какого источника это стало известно, но Илья Гридасов имел беседу один на один с редактором, а рассказывали об этом так, точно подслушали:

ИВАНОВ (бодро, весело). Ну и как идет жизнь молодая? Материал по КамАЗу был весьма!.. Чего же ты молчишь, Илья, я же спросил, как идет жизнь молодая?

ГРИДАСОВ (обычным пастозным голосом). Текучка заедает, Иван Иванович.

ИВАНОВ. Ну, ты скажешь! В газете не бывает текучки: она вся – текучка.

ГРИДАСОВ. Я не в том смысле…

ИВАНОВ. В том, в том… Но как же с молодой жизнью?

ГРИДАСОВ. Хм!

ИВАНОВ. Хм! Но твой промышленный отдел не радует молодым духом и комсомольским задором, хотя в этом месяце вы отхватили первое место и по количеству опубликованных материалов, и по качеству.

ГРИДАСОВ. Спасибо!

ИВАНОВ. Своих молодцов благодари… Слушай, Илья, я с тобой, как со старым дружком, хочу посоветоваться, и-и-и… посплетничать… Как думаешь, потянет Ваганов отдел писем? Он у нас не забюрократился?

ГРИДАСОВ. Можно… Работоспособен, словно доменная печь.

ИВАНОВ. Не понял сравнение.

ГРИДАСОВ. Доменная печь, если ее лишить топлива, навсегда выходит из строя. Это называется – закозлиться…

ИВАНОВ. Ишь ты, что знает!.. Так смотри, насчет отдела писем не проболтайся… С Вагановым-то ты не собачишься?

ГРИДАСОВ. Как можно!

ИВАНОВ. Вот это хорошо! А теперь прости: убегаю! А ты не забывай меня, старика, заходи, как выдастся свободная минутка.

* * *

Кроме главного смысла этого разговора, меня поразила точность сравнения Никиты Ваганова с доменной печью. Ах, какая же ты умница, Илья! И значит, малости не хватало, чтобы чаша весов склонилась в мою сторону… Я же говорил вам, что путь от заместителя редактора отдела до редактора – самый трудный, решающий, долгий, но у меня теперь в отделе был помощник, приятель, чуть ли не кровный брат – Виктор Алексеев, со временем он станет одним из лучших очеркистов страны.

* * *

Выжидать, терпеть, чтобы не «закозлиться», мне помогала на тайной квартире Нелли Озерова, на которую Москва оказала молодящее действие – она стала выдающейся красоткой, сама над собой посмеивалась: «Вот что может сделать салон красоты!»

Мы лежали с ней на предельно широкой тахте, лениво смотрели в потолок и вообще на какой-то срок не нужны были друг другу до противности. Поэтому Нелька делала из меня «мокрую обезьяну» – из ее лексикона!

– Гигант! – говорила она. – Титан! Пермитина стер в порошок, а теперь… В кого ты превращаешься, Ваганов? И это что такое? – Она больно схватила меня за жирок на животе. – Да с кем я разговариваю? С человеком, который должен был стать редактором, а удовлетворился замишком редактора отдела… Не смей меня гладить, Ваганов, я сейчас тебя не люблю… Нет, вы посмотрите на эту самодовольную рожу!

* * *

… Дома, родная жена Вера, лежа на моем плече, горько сетовала:

– Ты замордуешь себя работой! Это даром пройти не может, если человек месяцами спит по пять часов.

– А Наполеон?

– Никита, родной, милый, остановись, перестань вертеться, как белка в колесе. Наших с тобой заработков хватит на самую приличную жизнь… Будь побольше с детьми, ходи с нами в кино, гуляй…

* * *

Нелька презрительно говорила:

– Кишка слаба! Эх ты!

– Пошла ты… Нелька!

– Да, это, пожалуй, единственное, что осталось от сибирского орла – Никиты Ваганова.

* * *