Лев правосудия

Я вернулась в кухонный уголок и добавила мед в свою чашку тоже. Фрида, еще будучи котенком, как-то подстерегла забредшего на наш двор одинокого лебедя. Она подкрадывалась все ближе, но, когда лебедь расправил крылья и зашипел, рысь пустилась наутек. Я наблюдала за этим издалека и не могла удержаться от смеха при виде недоумения моей четвероногой сестры. Позже я стыдила себя: ведь бедняжка рысь никогда раньше не слышала, чтобы птица шипела, будто разъяренная кошка.

Транков повернул термостат.

— Сделаю еще потеплее, чтобы ты не озябла. В Воркуте даже подумать нельзя о том, чтобы рисовать обнаженную натуру, и в детстве я никогда не просил натурщиков раздеться. У нас была только одна комната, я рисовал там, когда мама была на работе. Следовало остерегаться, чтобы ничего вокруг не испачкать. В художественной школе был свет, но там не топили. Приходилось носить перчатки без пальцев и в перерывах греть руки над пламенем свечи. Однажды мои варежки загорелись. На левой руке остался шрам от ожога. Хочешь посмотреть?

Транков поднес тыльную сторону ладони почти к моему лицу: между большим и указательным пальцем виднелся красный след длиной сантиметров пять.

— Мне еще повезло, что я так легко отделался. Хорошо, что рядом была чашка с чаем. — Транков отсалютовал мне своей кружкой.

— Твоя мать по-прежнему живет в Воркуте?

Транков опустил взгляд, лицо его стало замкнутым. Еще одно слабое место.

— Нет. Она умерла.

— Моя тоже.

— Знаю. Твой отец убил ее. Можно сказать, с моей случилось то же самое.

— Паскевич приказал убить ее?

Транков отвернулся и подошел к окну. Лебеди заметили его и в панике пустились к берегу.

— Убить можно разными способами. Не всегда для этого требуется оружие или яд. Но хватит о моей матери. Ты отдохнула, будем продолжать?

Я допила чай и спросила, находится ли за второй дверью туалет. Потом прошла туда, прихватив сумку. Взглянула на себя в зеркало. Глаза подозрительно блестели, и мне это не понравилось.

Транков уже начал рисовать, но прервался, чтобы снова указать мне нужную позу. Помогая снять халат, он прикасался ко мне так многозначительно, что мой мозг отдал прямой приказ обратиться в бегство. Но я его проигнорировала и продолжала позировать. Транков, к счастью, больше со мной не разговаривал, разнообразные кисти так и летали по холсту. Следующий час промелькнул незаметно, стрелки показывали, что уже почти четыре. Со стороны моря подкрадывались сумерки. Как долго Транков собирался держать меня здесь? Я не выяснила и половины того, что хотела. Например, о делах Сюрьянена он практически ничего не рассказал.

Транков рисовал еще полчаса, потом утомленно потянулся. Хотелось есть. Я привыкла подавлять чувство голода, но тогда оно часто превращалось в злость. В моей сумке всегда лежала пара шоколадных батончиков, сейчас они пришлись бы кстати.

— Значит, ты не знаешь, где Давид Сталь?

Вопрос Транкова застал меня врасплох; это было похоже на удар под дых.

— Ничего я о нем не знаю. — Я взяла сумку и отыскала шоколадку.

Закрывая снова сумку, я задела твердую кожу кобуры. Развернула батончик и откусила сразу треть.

— Ты хочешь есть? В главном доме есть солянка, надо только подогреть. Сделаем перерыв на обед.

— Мне уже пора уходить. Отвези меня к Киркконумми, я сяду там на поезд.

— Пообедай со мной, нам же еще нужно договориться о следующем сеансе. Можешь одеться, — разрешил Транков, как будто делал мне великое одолжение.

Было бы неплохо посмотреть, как живет Уско Сюрьянен. Главная контора концерна помещалась где-то в Вантаа. Готовая солянка внушала мне подозрения. Кто ее варил — Транков? Однако я решила рискнуть и пошла одеваться. Вопрос Транкова о Давиде продолжал меня мучить. Что, собственно, он знал о наших отношениях? На открытии «Санс ном» Транков утверждал, что может рассказать о Давиде вещи, о которых ни я, ни его работодатели не подозревают. Только из-за надежды на эти сведения я и стояла сейчас в доме на берегу Лэнгвика почти голой.

— Хочешь взглянуть? Картина еще не закончена, но, пожалуй, какое-то представление о ней можно получить. — Транков взял меня за руку и потянул к мольберту.

Сейчас рысь на холсте уже была не просто наброском и стала больше похожа на живую, чем на чучело. Моя фигура также продвинулась. Транков изобразил цветочную гирлянду, обвивающую меня таким образом, что низ живота оказался прикрыт, грудь была обнажена, но соски выглядели целомудренно ненапряженными. Лицо и основной фон пока оставались в наброске, однако душа и настроение уже ощущались. В картине не чувствовалось ни агрессии, ни слащавости, она была полна достоинства. Я даже не пыталась догадаться, под влиянием какого чувства Транков за это взялся. Не так уж я хороша, чтобы вдохновлять художников, но и едва ли он выбрал такую тему лишь из жажды мести.

Надо было что-то сказать.

— Интересно. Но что, собственно, ты хочешь этим выразить?

— Почему надо непременно что-то выражать? Это портрет. Разве не достаточно?