Лев Толстой: Бегство из рая

«Православная церковь? – спрашивает Толстой. – Я теперь с этим словом не могу уже соединить никакого другого понятия, как несколько нестриженных людей, очень самоуверенных, заблудших и малообразованных, в шелку и бархате, с панагиями бриллиантовыми, называемых архиереями и митрополитами, и тысячи других нестриженных людей, находящихся в самой дикой, рабской покорности у этих десятков, занятых тем, чтобы под видом совершения каких-то таинств обманывать и обирать народ. Как же я могу верить этой церкви и верить ей тогда, когда на глубочайшие вопросы о своей душе она отвечает жалкими обманами и нелепостями и еще утверждает, что иначе отвечать на эти вопросы никто не должен сметь, что во всем том, что составляет самое драгоценное в моей жизни, я не должен сметь руководиться ничем иным, как только ее указаниями. Цвет панталон я могу выбрать, жену могу выбрать, дом построить по моему вкусу, но остальное, то самое, в чем я чувствую себя человеком, во всем том я должен спроситься у них – у этих праздных и обманывающих и невежественных людей. В своей жизни, в святыне своей у меня руководитель – пастырь, мой приходский священник, выпущенный из семинарии, одуренный, полуграмотный мальчик, или пьющий старик, которого одна забота – собрать побольше яиц и копеек. Велят они, чтобы на молитве дьякон половину времени кричал многая лета правоверной, благочестивой блуднице Екатерине II или благочестивейшему разбойнику, убийце Петру, который кощунствовал на Евангелии, и я должен молиться об этом. Велят они проклясть, и пережечь, и перевешать моих братьев, и я должен за ними кричать анафема; велят эти люди моих братьев считать проклятыми, и я кричи анафема. Велят мне ходить пить вино из ложечки и клясться, что это не вино, а тело и кровь, и я должен делать.

Да ведь это ужасно!»

По выражению Толстого, церковь существует только для «слабоумных», «плутов» и «для женщин». Неудивительно, что эта статья так «взволновала» С.А.

Она хорошо знала своего мужа. Знала, что задиристый, невозможный тон статьи не отражает истинного отношения Л.Н. к православию, к духовенству, особенно низовому, а тем более к народно-церковной вере. Мишенью и в то же время адресатом статьи могло быть только высшее духовенство и государственная власть, которых ее муж именно задирал, как подросток. Она слишком хорошо знала эту сторону его характера, столь свойственную всей породе Толстых. Резкость высказываний и «переменчивость суждений» пугала ее в Толстом еще до женитьбы. Каково же ей было обнаружить, что спустя почти двадцать лет супружеской жизни в ее муже забродили старые дрожжи?

Наконец, С.А. просто испугалась. К несчастью, духовный переворот в ее муже происходит в то время, когда семья достигает высшего предела и насчитывает девять (!) детей. Материнские чувства в С.А. были необыкновенно развиты, и сам же Толстой их высоко ценил. Между тем начиная с весны 1881 года, после письма Толстого Александру III, завязывается «сюжет» конфликта Л.Н. с главным идеологом России – Победоносцевым. Победоносцев является пуповиной государственной и духовной власти. И его позиция по отношению к «новому» Толстому была сразу и недвусмысленно заявлена тем, что письмо к Александру он даже не счел нужным передать. Его отношение к сектантскому движению тоже очень определенно выразилось в высылке за границу «без права возвращения» в 1884 году отставного полковника Василия Пашкова – основателя секты «пашковцев».

К началу 80-х годов С.А. не была светской дамой. Она была провинциальной помещицей, барыней

. Впрочем, опыт общения со светскими людьми и даже сильными мира сего С.А., благодаря своему открытому и уверенному характеру, приобрела довольно скоро. В 1885 году она встречалась с Победоносцевым, пытаясь отстоять право публикации в выпускаемом ею собрании сочинений Толстого запрещенных статей «В чем моя вера?» и «Так что же нам делать?»

Встречаясь с Победоносцевым, С.А. преследовала не одного и не двух, а сразу трех зайцев. Она показывала мужу свое сочувствие его новым воззрениям, она пыталась сделать его новые сочинения источником дохода для семьи и одновременно снять с них «диссидентское» клеймо, ибо то, что разрешил Победоносцев, не посмеет запретить ни один духовный цензор. Победоносцев, ни секунды не колеблясь, отказал жене Толстого. Но самый факт ее личной встречи с ним, прошедшей в вежливой и даже участливой атмосфере, не мог не успокоить С.А. Впоследствии она вспоминала об этом визите с гордостью.

В «Моей жизни» она приводит свой разговор с Победоносцевым: