Лев Толстой и его жена. История одной любви

В конце 1865 года он на 13 лет прерывает свой дневник. Это могло, конечно, случиться под напором поэтического творчества. Но могло быть и иначе. У счастливых супругов не было секретов. Каждый из них читал все писания, всю переписку другого. При таких условиях становилось трудно совершенно искренно отражать в дневниках все перипетии семейной жизни. Слова могли своеобразно преломляться в душе другого, могли действовать специфически, могли вызывать неожиданные осложнения. Вероятно, Толстому не раз приходилось замечать, как его мимолетные настроения, отраженные на страницах дневника, сгущались в тучки на ясном небе их семейного счастья. Быть может, не желая идти на компромиссы, не желая замалчивать свои мысли и чувства (даже мимолетные), не терпя никакой неискренности, Толстой вынужден был прекратить свою долголетнюю беседу с самим собой.

Тем большую важность приобретают немногочисленные записи о тех ссорах, которые неизбежны и бывают во всякой семье. Сначала он касается их подробно. Эти «надрезы любви», наскоро «замазываемые поцелуями», волнуют и глубоко огорчают его. Он знает, что такая «замазка» — ложная. «Каждый такой раздор, — пишет он, — как ни ничтожен, есть надрез любви. Минутное чувство увлечения, досады, самолюбия, гордости — пройдет, а хоть маленький надрез останется навсегда и в лучшем, что есть на свете, в любви»… Позднее (в 1865 году), наряду с признаниями, что он «счастлив, как один из миллиона», попадаются краткие отметки: «С Соней в холоде», «С Соней что-то враждебно»…

Бывают моменты и более сериозные.

«Я думал, — пишет он 2 июня 1863 года, — что я стареюсь и что умираю, думал, что страшно, что я не люблю. Я ужасался над собой, что интересы мои — деньги или пошлое благосостояние. Это было периодическое засыпание…»

Или:

«…Ужасно, страшно, бессмысленно связать свое счастье с материальными условиями — жена, дети, здоровье, богатство…»

Под влиянием минутной досады, он даже тоскует о прежней своей «дикости»: «Где я, тот я, которого я сам любил и знал, который выйдет иногда наружу весь и меня самого радует и пугает? Я маленький и ничтожный. И я такой с тех пор, как женился на женщине, которую люблю».

Какие-то глубокие душевные процессы совершаются в нем. Моментами они прорываются наружу и удивляют его самого.

15 января 1863 года он записывает: «Дома вдруг зарычал на Соню за то, что она не ушла от меня. И стало стыдно и страшно…»

Сестра Софьи Андреевны в своих воспоминаниях рисует такую сцену, относящуюся к 1867 году:

«Соня рассказывала мне, что она сидела наверху у себя в комнате на полу у ящика комода и перебирала узлы с лоскутьями. (Она была в интересном положении). Лев Николаевич, войдя к ней, сказал:

— Зачем ты сидишь на полу? Встань!

— Сейчас, только уберу все.

— Я тебе говорю, встань сейчас, — громко закричал он и вышел к себе в кабинет.

Соня не понимала, за что он так рассердился. Это обидело ее, и она пошла в кабинет. Я слышала из своей комнаты их раздраженные голоса, прислушивалась и ничего не понимала. И вдруг я услыхала падение чего-то, стук разбитого стекла и возглас:

— Уйди, уйди!

Я отворила дверь. Сони уже не было. На полу лежали разбитые посуда и термометр, висевший всегда не стене. Лев Николаевич стоял посреди комнаты бледный, с трясущейся губой. Глаза его глядели в одну точку. Мне стало и жалко, и страшно — я никогда не видала его таким. Я ни слова не сказала ему и побежала к Соне. Она была очень жалка. Прямо как безумная, все повторяла: «За что? что с ним?» Она рассказала мне уже немного погодя:

Я пошла в кабинет и спросила его: Левочка, что с тобой?

— Уйди, уйди! — злобно закричал он. Я подошла к нему в страхе и недоумении, он рукой отвел меня, схватил поднос с кофе и чашкой и бросил все на пол. Я схватила его руки. Он рассердился, сорвал со стены термометр и бросил его на пол.

Так мы с Соней никогда и не могли понять, что вызвало в нем такое бешенство…»

Подстриженной и подвязанной яблоне вдруг становилось тесно, и она буйно выпрямлялась во весь рост…

Глава пятая

Семья

1

Первый ребенок родился у Софьи Андреевны 28 июня 1863 года. Роды протекали тяжело, но окончились благополучно. Мальчика назвали Сергеем. Свои переживания во время появления на свет первого ребенка Толстой описал в «Анне Карениной» (часть VII, гл. 13–16). Различна была лишь обстановка. Роды происходили в деревне, но удалось своевременно привезти из Тулы доктора и акушерку. В Ясной Поляне гостили мать Софьи Андреевны и ее сестра.