Лев Троцкий. Большевик. 1917–1923

7 марта в 12 часов дня с первым докладом съезда – о Брестском мире – выступил Ленин, попытавшийся убедить делегатов в необходимости ратифицировать соглашение. Поистине удивительным можно считать тот факт, что текст договора держался в тайне и делегатам съезда сообщен не был. Между тем за знакомым сегодня каждому Брестским мирным договором стояли условия более тяжкие, чем Версальские. В смысле территориальных изменений Брест-Литовское соглашение предусматривало очищение Россией провинций Восточной Анатолии, Ардаганского, Карсского и Батумского округов «и их упорядоченное возвращение Турции»; заключение немедленного мира с Украинской народной республикой и признание мирного договора между Украиной и странами Четверного союза. Фактически это означало передачу Украины, из которой должны были быть выведены все русские и красногвардейские части, под контроль Германии. Эстляндия и Лифляндия также очищались от русских войск и Красной гвардии. Восточная граница Эстляндии проходила теперь примерно по реке Нарве. Восточная граница Лифляндии – через Чудское и Псковское озера. Финляндия и Аландские острова тоже освобождались от русских войск и Красной гвардии, а финские порты – от русского флота и военно-морских сил [518] .

На отторгнутых территориях общей площадью 780 тысяч квадратных километров с населением 56 миллионов человек (треть населения Российской империи) до революции находилось 27% обрабатываемой в стране земли, 26% всей железнодорожной сети, 33% текстильной промышленности, выплавлялось 73% железа и стали, добывалось 89% каменного угля, находилось 90% сахарной промышленности, 918 текстильных фабрик, 574 пивоваренных завода, 133 табачные фабрики, 1685 винокуренных заводов, 244 химических предприятия, 615 целлюлозных фабрик, 1073 машиностроительных завода и, главное, 40% промышленных рабочих, которые уходили теперь «под иго капитала». Очевидно, что без всего этого нельзя было «построить социалистического хозяйства» [519] (ради чего заключалась брестская передышка). Ленин сравнил этот мирный договор с Тильзитским: по Тильзитскому миру Пруссия лишилась примерно половины своей территории и 50% населения. Россия – лишь трети. Но в абсолютных цифрах территориальные и людские потери были несравнимы. Территория России была теперь меньше, чем в допетровскую эпоху.

Именно этот договор и стал защищать Ленин. Он зачитывал свой доклад, как классический сторонник мировой революции, говоря прежде всего о надежде на революцию в Германии и о принципиальной невозможности сосуществования социалистических и капиталистических государств. По существу, Ленин солидаризировался с левыми коммунистами по всем основным пунктам: приветствовал революционную войну, партизанскую борьбу, мировую революцию, признавал, что война с Германией неизбежна, что Петроград и Москву, скорее всего, придется отдать немцам, подготавливающимся для очередного прыжка, что передышка всего-то может продлиться день. Но левые коммунисты из этого выводили, что следует объявлять революционную войну. Ленин же считал, что передышка, пусть и в один день, стоит трети России и, что более существенно, отхода от революционных догм. В этом левые коммунисты никак не могли сойтись с Лениным.

С ответной речью выступил Бухарин. Он сказал, что русская революция будет либо «спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала». О мирном сосуществовании поэтому говорить не приходится. Выгоды от мирного договора с Германией иллюзорны. Прежде чем подписывать договор, нужно понимать, зачем нужна предлагаемая Лениным передышка. Ленин утверждает, что она «нужна для упорядочения железных дорог», для организации экономики и «налаживания того самого советского аппарата», который «не могли наладить в течение четырех месяцев».

Бухарин считал, что, «если бы была возможность такой передышки», левые коммунисты согласились бы заключить мир. Но если передышка берется только на несколько дней, то «овчинка выделки не стоит», потому что в несколько дней разрешить те задачи, которые перечислил Ленин, нельзя: на это требуется минимум несколько месяцев, а такого срока не предоставит ни Гофман, ни Либкнехт. «Чем дальше неприятель будет продвигаться вглубь России, тем в более невыгодные для него условия он будет попадать». «Возможна ли теперь вообще война? – спрашивал Бухарин. – Нужно решить, возможна ли она объективно или нет». Если возможна и если она все равно начнется «через два-три дня», для чего покупать «такой ценой этот договор», наносящий неисчислимый вред и шельмующий советскую власть «в глазах всего мирового пролетариата»? [520]