«На этом пункте я сосредоточил в «Форвертсе» свой удар», — откровенно поведал Троцкий Ленину. «Неужели так и написали?» — спрашивал Ленин возмущённо (в мемуарах употреблён более мягкий термин «укорительно», но, зная повадки Ильича, можно с уверенностью утверждать, что Троцкий смягчил ситуацию). «А нельзя ли её по телеграфу задержать?» — «Нет, — отвечал Лев, — статья должна была появиться сегодня утром, да и зачем же её задерживать? Статья правильная»[596]
.Это было время, когда российская социал-демократия все более дробилась на мелкие и мельчайшие группы. Из рядов большевиков выделились сначала ультиматисты, затем отзовисты, которые принципиально отказывались работать в легальных организациях и требовали полного ухода в глубокое подполье. Большинство меньшевиков, в свою очередь, настаивало на сосредоточении деятельности в Государственной думе, муниципалитетах, земствах, профсоюзах, медицинских страховых кассах, кооперативах и других легальных организациях, беря пример с западной социал-демократии. Ленин продолжал презрительно называть эту тенденцию «ликвидаторством», причём такое сосредоточение на легальной работе пришлось не по вкусу и некоторым меньшевикам, которые во главе с Плехановым объявили себя «меньшевиками-партийцами».
Конгресс открылся в обстановке резко враждебного отношения обеих фракций российской социал-демократии по отношению к Троцкому, что проявилось очень скоро. Это был один из очень немногих случаев, когда среди большевиков и меньшевиков воцарилось почти полное согласие. Линия Троцкого, стремившегося вскрыть и обсудить эту пагубную ситуацию, не нравилась ни одной из группировок. В результате в российской делегации под давлением Ленина, а затем и не выносившего Троцкого Плеханова сложилось почти единодушное враждебное отношение к автору злосчастной статьи в немецкой газете. Ему припомнили и прежние неудачные выступления.
А.В. Луначарский, который вновь встретился с Троцким на Копенгагенском конгрессе, позже высказывал далеко не вполне обоснованное мнение, что Троцкий высмеивал, унижал всю российскую делегацию. Тем не менее негодовали действительно представители всех фракций.
Судя же по рассказу самого Троцкого, дело обстояло несколько иначе. Происходила обычная история, когда о каком-то документе знали только понаслышке, но тем не менее осуждали его. Троцкий поэтому потребовал оглашения своей статьи на собрании российской делегации. Верный оруженосец Ленина Зиновьев[599]
возражал, утверждая, что для того, чтобы осудить статью, не обязательно её читать. С ним, однако, не согласились. Статью читал и переводил симпатизировавший Троцкому Рязанов, который придал ей такие интонации, тем более в его русском переводе, что она многим «показалась невинной». Большинством голосов делегация отклонила прямое осуждение, что, однако, не привело к улучшению взаимоотношений Троцкого с социал-демократическими группками.Конгресс приветствовал национально-освободительную борьбу народов Азии. Были по существу подтверждены марксистские решения прежних конгрессов о решительной борьбе против милитаризма, о необходимости единства профессионального движения. Правда, по этому последнему вопросу произошло острое столкновение левых, включая Ленина, с основной массой делегатов, так как Ленин требовал осудить «нейтральность» профсоюзов, а также кооперативных организаций. Троцкий в эти споры не вмешивался. Требование Ленина было отвергнуто подавляющим большинством делегатов. По вопросу о единстве социалистических партий подавляющее большинство участников конгресса приняли центристскую резолюцию, требовавшую объединения всех течений социалистов в национальном масштабе, что, однако, не привело к каким-либо сдвигам в этом больном вопросе.