Лев Троцкий

На всех заседаниях в той или иной связи речь шла о Сталине, его месте в советском режиме, его социальной опоре. Троцкий стремился убедить Дьюи и его помощников, что в СССР правит привилегированная каста бюрократов. На одном из заседаний, когда впервые была применена эта формула, Дьюи ее не вполне понял. Попросив определить, что собой представляет диктатура пролетариата и кто правит страной в настоящее время, Дьюи затем переспросил Троцкого: «Можно мне задать вопрос? Из того, что вы сказали, я понял, что вы придерживаетесь мнения о том, что эти привилегии достигли той точки, при которой они означают существование классовых различий в Советском Союзе». Троцкий ответил: «Трудно дать строгую формулу для данного этапа развития, потому что впервые в истории мы имеем такую социальную структуру. Нам необходимо развить свою собственную терминологию… Но я склонен полагать, что это — не действительное социальное деление». Дьюи возразил: «Но это настоящий класс. Вот почему я задал этот вопрос». И вновь Троцкий ответил: «Я говорю каста». Не желая продолжать теоретический спор, Дьюи попросил прощения.[1446]

Последнее заседание, продолжавшееся почти пять часов, полностью было посвящено заслушиванию заявления Троцкого с итоговым анализом московских процессов. «Когда он закончил, аудитория, исключительно разнообразная, разразилась аплодисментами, которые были, по моему убеждению, совершенно стихийными. Этот момент я никогда не забуду», — пишет А. Глотцер в воспоминаниях, хотя к тому времени, когда они создавались, стал политическим противником Троцкого.

В целом подкомиссия собрала огромный фактический материал.

По завершении слушаний состоялась прощальная встреча на «нейтральной территории» — в доме тещи одного из журналистов, которая жила неподалеку от «Голубого дома». Во время ужина Дьюи и Троцкий, отойдя в сторону, обменивались мнениями. Вдруг окружавшие их люди расхохотались. Глотцер спросил у Франкеля, что там произошло. Как оказалось, Дьюи сказал Троцкому: «Если бы все коммунисты были похожи на вас, я стал бы коммунистом». Троцкий ответил: «Если бы все либералы были похожи на вас, я стал бы либералом».[1447]

Полгода понадобилось подкомиссии, а затем комиссии по расследованию обвинений, чтобы прийти к единодушным выводам и сформулировать их в кратком заявлении, а затем и в подробном заключении. 21 сентября 1938 года комиссия опубликовала декларацию, в которой, в частности, говорилось: «На основе всех [имеющихся] доказательств мы находим, что Троцкий никогда не рекомендовал, не вступал в заговор и не пытался реставрировать капитализм в СССР. Наоборот, он всегда бескомпромиссно выступал против восстановления капитализма в Советском Союзе и его существования в других странах… Поэтому мы считаем, что московские суды были сфабрикованными. Поэтому мы считаем Троцкого и Седова невиновными».[1448]

На базе материалов, которые Троцкий представил подкомиссии Дьюи, и статей, которые он публиковал в это время, в сентябре 1937 года он выпустил на английском, немецком и французском языках книгу «Преступления Сталина», которая затем многократно переиздавалась.[1449]

Троцкий и отступники из НКВД

Начавшийся в СССР «большой террор» постепенно охватывал и тех, кто обеспечивал его проведение за границей. Последние, казалось, имели важное преимущество — могли попросить политическое убежище. Но воспитанные в большевистском духе, советские резиденты и рядовые шпионы, за незначительными исключениями, не могли даже подумать о спасении своей жизни путем саморазоблачения. Подавляющему большинству требовалось найти идеологическое прикрытие. В этом им на выручку приходили идейные установки Троцкого. Правда, Троцкий находился за океаном, но в столице Франции можно было прибегнуть к помощи его сына Льва Седова, являвшегося ближайшим сотрудником отца.

Первый же крупный советский разведчик, почувствовавший, что над его жизнью нависла опасность, попытался представить дело так, что не он изменяет «социалистической родине», а предательство совершили Сталин и его клика. Этим человеком был резидент в Великобритании и Нидерландах Игнатий Рейсс. После первого московского судебного процесса в августе 1936 года, а также расправ без суда, о которых ему рассказывали прибывавшие из СССР агенты (разумеется, информация маскировалась сообщениями о ликвидации «врагов народа»), Рейсс установил тайную связь с Л. Седовым и предупредил его, что в Москве принято решение любыми средствами ликвидировать «троцкистов».