Левая рука тьмы

Тут же он услышал, как остановился лифт, открылась дверь, послышались неуверенные шаги в направлении приемной.

Работая, доктор мог слышать хлопанье дверей, стук пишущей машинки, голоса, шум воды в туалетах во всей башне над ним и под ним. Вся штука заключалась в том, чтобы не слышать всего этого.

Пеппи заполнила карточку, как делала это всякий раз при первом посещении пациента. Ожидая, доктор Хабер снова взглянул на фотографию и подумал, когда ее могли сделать. Синее небо, снег от подножия до вершины. Несомненно, давно, в шестидесятые или семидесятые годы. Хабер, родившийся в 1962 году, отчетливо помнил голубое небо своего детства. Сейчас вечные снега сошли с гор всего мира, даже с Эльбруса. Даже с Эвереста.

Но вполне могли и раскрасить современную фотографию, нарисовать голубое небо и белую вершину. Ничего нельзя сказать наверняка.

— Добрый день, мистер Орр! — сказал доктор Хабер.

Он встал и улыбнулся, но не подал руки, зная по опыту, что у многих пациентов выработался прочный страх физического контакта.

Пациент отдернул протянутую было руку, нервно поправил галстук и сказал:

— Здравствуйте.

Галстуком служила обычная длинная цепочка из посеребренной стали. Одет обычно, по стандарту клерка, консервативная прическа — волосы до плеч, короткая борода. Светлые волосы и глаза, рост ниже среднего, легкое недоедание. Физически здоров, возраст от двадцати до тридцати двух лет. Неагрессивный, спокойный, податливый, традиционный. Хабер любил говорить, что самый ценный период взаимоотношений с клиентом — первые десять секунд.

— Садитесь, мистер Орр. Вот сюда. Курите? С коричневым фильтром — транквилизирующие, с белым — безникотиновые.

Орр не курил.

— Что же, давайте займемся вашим делом. Вы пользовались фармокарточками своих друзей, нарушая установленную для вас квоту наркотиков и снотворного. Верно? Поэтому вас направили к парням на холме, а те рекомендовали добровольную терапию и послали вас сюда. Так?

Он слышал собственный искренний и добродушный голос, хорошо рассчитанный, долженствующий вызвать доверие пациента. Но в этом случае о доверии не было и речи. Пациент часто мигал, поза у него была напряженная. Он сглотнул слюну и кивнул.

— Прекрасно! С этим пока все. Если бы вы хранили таблетки, собираясь продать их наркоманам или совершить убийство, тогда ответственность была бы серьезней. Но раз вы только принимали их сами, наказание сведется лишь к нескольким встречам со мной. Но я, разумеется, хочу знать, почему вы их принимали. Тогда мы вместе придумаем что-нибудь, чтобы вы, во-первых, придерживались в дальнейшем квоты, во-вторых, вообще избавились бы от привычки к наркотикам.

Его взгляд скользнул по страницам досье, присланного из медицинской школы.

— Вы начали с барбитуратов, через несколько недель перешли на дектроамфитамин, потом опять вернулись к барбитуратам. Бессонница?

— Я сплю хорошо.

— Но вам снятся дурные сны?

Пациент испуганно взглянул на врача. Простое совпадение.

— Что-то в этом роде, — хрипло сказал он.

— Мне было нетрудно догадаться, мистер Орр. Мне обычно шлют людей, жалующихся на кошмары. — Он улыбнулся. — Я специалист по снам. В буквальном смысле. Онейрологист. Сон и сновидения — моя область. Рискну высказать следующую версию: при помощи фенобарбитала вы пытались подавить сны, но обнаружили, что привыкание к наркотикам все более снижает их эффект, а затем и совсем снимает его. То же самое с декседрином. Поэтому вы чередовали их. Верно?

Пациент напряженно кивнул.

— Почему промежутки между приемами декседрина становились все меньше?

— Я стал нервным.

— Я думаю. А последняя комбинация чуть не свела вас с ума. Сама по себе она не опасна. Но все равно, мистер Орр, вы занимались опасным делом.

Он помолчал, желая усилить эффект сказанного.

— Вы лишили себя снов.

Пациент снова кивнул.

— Пытались ли вы лишить себя пищи или воды, мистер Орр? Пытались ли вы не дышать?

Он продолжал говорить добродушным тоном, и пациент печально улыбался в ответ.