Левый берег

У камеры четыре угла, и пищу раздают с каждого из них по очереди, день - с одного, день - с другого. Смена эта нужна для того, чтобы повышенная нервная возбудимость арестантов не была растревожена каким-нибудь пустяком, вроде "вершков" и "корешков" бутырской баланды, чтобы уравнять шансы всех на густоту, на температуру супа... мелочей в тюрьме нет.

Староста подает перед раздачей разрешительную команду и добавляет: а последнему дайте такому-то (имярек) - тому, кто не хочет считаться с "комбедами".

Это унизительное, непереносимое оскорбление может быть сделано четырежды за бутырский день - там утром и вечером дают чай, в обед-суп, в ужин-кашу.

Во время раздачи хлеба "воздействие" может быть оказано пятый раз.

Звать корпусного коменданта для разбора подобных дел - рискованно, ведь вся камера будет показывать против нашего упрямца. В таких случаях положено коллективно лгать, корпусной не найдет правды.

Но эгоист, жадюга - человек твердого характера. Притом он только себя считает невинно арестованным, а всех своих тюремных сожителей преступниками. Он вдоволь толстокож, вдоволь упрям. Бойкот товарищей он переносит легко - эти интеллигентские штучки не заставят его потерять терпение и выдержку. На него могла бы подействовать "темная" - старинный метод внушений. Но никаких "темных" в Бутырках не бывает. Эгоист уже готов торжествовать победу - бойкот не оказывает надлежащего действия.

Но в распоряжении старосты, в распоряжении людей тюремной камеры есть еще одно решительное средство. Ежедневно, на вечерней поверке, при сдаче дежурства, очередной вступающий на смену корпусной комендант задает, по уставу, вопрос, обращенный к арестантам: "Заявления есть?"

Староста делает шаг вперед и требует перевести бойкотированного упрямца в другую камеру. Никаких причин перевода объяснять не нужно, достаточно потребовать. Не позже чем через сутки, а то и раньше, перевод будет сделан обязательно - публичное предупреждение снимает со старост ответственность за поддержание дисциплины в камере.

Не переведут - упрямца могут избить или убить, чего доброго,- душа арестанта темна, а подобные происшествия ведут за собой неприятные многократные объяснения дежурного корпусного коменданта по начальству.

Если будет следствие по этому тюремному убийству, сейчас же выяснится, что корпусной был предупрежден. Лучше уж перевести в другую камеру по-хорошему, уступить такому требованию.

Прийти в другую камеру переведенным, а не с "воли"- не очень приятно. Это всегда вызывает подозрение, настороженность новых товарищей - не доносчик ли это? "Хорошо, если он только за отказ от "комбеда" переведен к нам,- думает староста новой камеры.- А если что-нибудь похуже?" Староста будет пытаться узнать причину перевода - запиской, засунутой на дно мусорного ящика в уборной, перестуком, либо по системе декабриста Бестужева, либо по азбуке Морзе.

Пока не будет получен ответ, новичку нечего рассчитывать на сочувствие и доверие новых товарищей. Проходит много дней, причина перевода выяснена, страсти улеглись, но - и в новой камере есть свой "комбед", свои отчисления.

Все начинается сначала - если начнется, ибо в новой камере наученный горьким опытом упрямец поведет себя иначе. Его упрямство сломлено.

В следственных камерах Бутырской тюрьмы не было никаких "комбедов" пока разрешались вещевые и продуктовые передачи, а пользование тюремным магазином было практически не ограничено.

"Комбеды" возникли во второй половине тридцатых годов как любопытная форма "собственной жизни" следственных арестантов, форма самоутверждения бесправного человека: тот крошечный участок, где человеческий коллектив, сплоченный, как это всегда бывает в тюрьме, в отличие от "воли" и лагеря, при полном бесправии своем, находит точку приложения своих духовных сил для настойчивого утверждения извечного человеческого права жить по-своему. Эти духовные силы противопоставлены всем и всяческим тюремным и следственным регламентам и одерживают над ними победу.

1959

МАГИЯ

В стекло стучала палка, и я узнал ее. Это был стек начальника отделения.

- Сейчас иду,- заорал я в окно, надел брюки и застегнул ворот гимнастерки. В ту же самую минуту на пороге комнаты возник курьер начальника Мишка и громким голосом произнес обычную формулу, которой начинался каждый мой рабочий день:

- К начальнику!

- В кабинет?

- На вахту!

Но я уже выходил.

Легко мне работалось с этим начальником. Он не был жесток с заключенными, умен, и хотя все высокие материи неизменно переводил на свой грубый язык, но понимал, что к чему.

Правда, тогда была в моде "перековка", и начальник просто хотел в незнакомом русле держаться верного фарватера. Может быть. Может быть. Тогда я не думал об этом.

Я знал, что у начальника - Стуков была его фамилия - было много столкновений с высшим начальством, много ему "шили" дел в лагере, но ни подробности, ни сути этих не кончившихся ничем дел, не начатых, а прекращенных следствий я не знаю.

Меня Стуков любил за то, что я не брал взяток, не любил пьяных. Почему-то Стуков ненавидел пьяных... Еще любил за смелость, наверное.