Левый берег

Тюремное следственное время скользит по памяти и не оставляет заметных и резких следов. Для каждого следственного тюрьма, ее встречи, ее люди - не главное. Главное же, на что тратятся все душевные, все духовные и нервные силы в тюрьме - борьба со следователем. То, что происходит в кабинетах допросного корпуса, лучше запоминается, чем тюремная жизнь. Ни одна книга, прочитанная в тюрьме, не остается в памяти - только "срочные" тюрьмы были университетом, из которого выходят звездочеты, романисты, мемуаристы. Книги, прочитанные в следственной тюрьме,- не запоминаются. Для Криста не поединок со следователем играл главную роль. Крист понимал, что он обречен, что арест - это осуждение, заклание. И Крист был спокоен. Он сохранил способность наблюдать, сохранил способность действовать вопреки убаюкивающему ритму тюремного режима. Крист не раз встречался с пагубной человеческой привычкой - рассказывать самое главное о себе, высказать всего себя соседу - соседу по камере, по больничной койке, по вагонному купе. Эти тайны, хранимые на дне людской души, были иной раз ошеломительны, невероятны.

Сосед Криста справа, механик волоколамской фабрики, в ответ на просьбу вспомнить самое яркое событие жизни, самое хорошее, что в жизни случилось, сообщил, весь сияя от переживаемого воспоминания, что по карточкам в 1933 году получил двадцать банок овощных консервов и, когда вскрыл дома - все банки оказались мясными консервами. Каждую банку механик рубил топором пополам, запершись на ключ от соседей - все банки были с мясом, ни одна не оказалась овощной. В тюрьме не смеются над такими воспоминаниями. Сосед Криста слева, генеральный секретарь общества политкаторжан, Александр Георгиевич Андреев, сдвинул свои серебряные брови к переносице. Черные глаза его заблестели.

- Да, такой день в моей жизни есть - 12 марта 1917 года. Я - вечник царской каторги. Волею судеб двадцатилетнюю годовщину этого события я встретил в тюрьме здесь, с вами.

С противоположных нар слез стройный и пухлый человек.

- Разрешите мне принять участие в вашей игре. Я - доктор Миролюбов, Валерий Андреевич.- Доктор слабо и жалобно улыбнулся.

- Садитесь,- сказал Крист, освобождая место. Сделать это было очень просто - только подогнуть ноги. Никаким другим способом освободить место было нельзя. Миролюбов тут же влез на нары. Ноги доктора были в домашних тапочках. Крист удивленно поднял брови.

- Нет, не из дома, но в Таганке, где я сидел два месяца, порядки попроще.

- Таганка ведь уголовная тюрьма?

- Да, уголовная, конечно,- рассеянно подтвердил доктор Миролюбов.- С вашим приходом в камеру,- сказал Миролюбов, поднимая глаза на Криста,-жизнь изменилась. Игры стали более осмысленными. Не то что этот ужасный "жучок", которым все увлекались. Ждали даже оправки, чтобы вволю поиграть в "жучка" в уборной. Наверное, опыт есть...

- Есть, - сказал Крист печально и твердо. Миролюбов заглянул в глаза Кристу своими выпуклыми, добрыми, близорукими глазами.

- Очки у меня блатари забрали. В Таганке.

В мозгу Криста бегло, привычно пробегали вопросы, предположения, догадки... Ищет совета. Не знает, за что арестован. Впрочем...

- А почему вас перевели из Таганки сюда?

- Не знаю. Ни одного допроса два месяца. А в Таганке... Меня ведь вызвали как свидетеля по делу о квартирной краже. У нас в квартире пальто украли у соседа. Допросили меня и предъявили постановление об аресте... Абракадабра. Ни слова - вот уже третий месяц. И перевели в Бутырки.

- Ну что ж,- сказал Крист.- Набирайтесь терпения. Готовьтесь к сюрпризам. Не такая уж тут абракадабра. Организованная путаница, как выражался критик Иуда Гроссман-Рощин! Помните такого? Соратника Махно?

- Нет, не помню,- сказал доктор. Надежда на всеведение Криста угасла, и блеск в миролюбовских глазах исчез.

Художественные узоры сценарной ткани следствия были очень, очень разнообразны. Это было известно Кристу. Привлечение по делу о квартирной краже - пусть в качестве свидетеля - наводило на мысль о знаменитых "амальгамах". Во всяком случае, таганские приключения доктора Миролюбова были следственным камуфляжем, бог знает зачем нужным поэтам из НКВД.

- Поговорим, Валерий Андреевич, о другом. О лучшем дне жизни. О самом, самом ярком событии вашей жизни.

- Да, я слышал, слышал ваш разговор. У меня есть такое событие, перевернувшее всю мою жизнь. Только все, что случилось со мной, не похоже ни на рассказ Александра Георгиевича,- Миролюбов склонился влево к генеральному секретарю общества политкаторжан,- ни на рассказ этого товарища,- Миролюбов склонился вправо, к волоколамскому механику...- В 1901 году я был первокурсником-медиком, студентом Московского университета. Молодой был. Возвышенных мыслей. Глупый. Недогадливый.

- "Лох" - по-блатному,- подсказал Крист.

- Нет, не "лох". Я немножко после Таганки понимаю по-блатному. А вы откуда?

- Изучал по самоучителю,- сказал Крист.

- Нет, не "лох", а такой... "гаудеамус". Ясно? Вот так.

- К делу, ближе к делу, Валерий Андреевич,- сказал волоколамский механик.