Лезвие бритвы (илл.: Н.Гришин)

Мы знаем несколько дорог. Хатха-йога — человек, овладевший ею, — является владыкой дыхания — это лишь низшая ступень, наполняющая тело жизненной мощью. Но есть еще лайя-йога, или путь воли с ее подразделениями, включающими шакти-йогу, или владычество над энергией, возбуждающее силы природы, янтру-йогу, или путь владычества над формой, мантру-йогу — владычество над звуком, силами звуковых вибраций. Дхьяна-йога, или путь размышления, дает власть над силами мыслительного процесса.

Мне кажется, что ближе всех вам раджа-йога, или йога метода и анализа, особенно тот ее раздел, который назван джнани-йогой, или путем знания, владычества над силами интеллекта. Также не чужд вам путь карма-йоги, или йоги действия, общественной дисциплины и понимания взаимосвязи явлений в жизни. Ошибусь ли я, если скажу, что требования, которые ставит человеку тот общественный строй, к которому вы стремитесь в России, во многом похожи на карма-йогу? Но вы совсем далеки от таких разделов раджа-йоги, как кундалини-йога и самадхи-йога, — путей владычества над нервно-психическими силами и силами экстаза, прозрения и соединения с океаном мировой души.

Как бы ни были различны наши методы, та великая цель, какую себе ставит человек, — познание природы и самого себя — так же вдохновляет нас, как и вас.

Нельзя не склонить с уважением головы перед титаническими усилиями материалистов и громадными успехами материальной науки. Поэтому так интересны нам мысли о духовной деятельности человека, какие высказаны вами, материалистом из Советской России, а также точки соприкосновения познаний, намеченные вашей речью.

Лишенные ложной гордости, мои друзья не восприняли как упрек суровые слова об отступлении философов Индии от своего долга перед страной и людьми. Надо обдумать сказанное и в следующую встречу показать вам обстоятельства и внутренние силы, создавшие современное положение. И на прощание я должен рассказать вам маленькую историю.

Один из наших художников тридцать лет назад написал картину, по понятным причинам не получившую тогда признания. Он назвал ее «Мост Ашвинов», то есть в прямом переводе с санскрита — всадников. Но под этим именем традиция Махабхараты понимает близнецов — богов и врачевателей, то есть утреннюю и вечернюю зори.

— Вот как, — заинтересованно воскликнул Гирин, — наша древнерусская сказочная традиция точно так же представляет себе зори, только добавляя к ним еще двух всадников — ночи и дня.

— Я позволю себе подарить вам картину «Мост Ашвинов», — продолжал Витаркананда, разворачивая принесенный им сверток накрахмаленной ткани.

В однообразной сумеречной серо-фиолетовой гамме красок простерся бушующий океан, бьющийся в иззубренные скалистые берега, затянутые глухой пеленой тумана. На левом берегу, на ступенчато поднимавшихся в глубь страны холмах виднелись могучие здания и дымящие трубы, на правом — снеговые горы. У их подножия — тесные восточные жилища и храмы индийской, тибетской и китайской архитектур.

Пологой дугой взмывал над океаном, соединяя оба берега, мост, как бы сплетенный из светящихся стрел. На него въезжали на черных конях два всадника, безоружные, но в броне. Левый — голубовато-серый, правый — оранжево-коричневый. Оба протягивали друг другу правые руки широким, свободным жестом призыва и дружбы. Гирин благодарно посмотрел на старого индийца.

— Я понимаю без объяснений, — сказал он, — все, за исключением стрел.

— Символика проста, — улыбнулся Витаркананда, — стрелы — это мысли в познании, сплетающие мост между несоединимым. Потому что тут есть более глубокий смысл, легко ускользающий от северного человека, могущего видеть, как сходятся летом вечерняя и утренняя зори. Для жителя тропиков это невозможно, ибо равенство дня и ночи далеко раздвигает во времени обе зари.

В ответ на глубокий, испытующий взгляд Витаркананды Гирин протянул старому ученому руку жестом, почти сходным с движением всадника на мосту.

Эпилог

Холодный ветер подымал мелкие волны, с дробным плеском набегавшие на песок. Сосны шумели в унисон с морем, и этот монотонный ритмический шум одновременно усыплял и освобождал сознание, унося мысли куда-то в беспредельную даль времени, будя мимолетные отзвуки в памяти четырех чувств.

Гирин заметил, что Сима стала зябнуть, и поднялся, чтобы увести ее с безлюдной Стрелки.

— Пойдем через Острова, — предложил он.

Крепкие невысокие сосны упруго стояли на ветру, сыпавшем каскады листьев с гибких золотых берез. Могучие ели воротами чернели впереди. На поляне за ними горело холодным огнем море золота и пурпура. Зеленовато-серебряная листва ив и темные их стволы склонялись над коричневатой чистой водой, а опадавшие клены и ясени усыпали густую хвою голубых елей россыпью апельсинных листьев.

Особенная хмурая радость наполняла людей — от осенней красоты и суровости неба, ветра и низких облаков.

Гирин и Сима перешли Третий Елагин мост и оказались на приморском проспекте, напротив бывшего буддийского храма.