Лезвие бритвы. Звездные корабли. Обсерватория Нур-и-Дешт. Озеро горных духов

Они переехали разделяющую город быструю и прохладную реку Джхелум, недалеко от кубической, с острым шпилем мечети Шах-и-Хамада, построенной из дерева без единого гвоздя. По отличному шоссе машина обогнула гору «Трон Соломона» – двойной конус, заградивший южный конец озера Дал. Ивернев и Даярам объехали это пятимильное озеро по шоссе с востока, чтобы взглянуть на пресловутые сады могольских императоров – Нишат и Шалимар. Особенно славился Шалимар, созданный по приказу одного из выдающихся могольских владык, Джахангира, соединившего в себе, как нередко случается, свирепого властителя и сентиментального поклонника тишины, цветов и женщин. По легенде, даже на смертном одре на вопрос придворных, чего бы желал император, Джахангир ответил только: «Кашмир!»

Шалимар с его зелеными лужайками, тенистыми деревьями, бассейнами и ступенчатыми водопадами на фоне синих, покрытых лесом гор разочаровал Даярама. Может быть, потому, что он слишком часто встречал упоминания о его несравненной красоте и создал в воображении нечто смутное и необычайное. А прелесть Шалимара оказалась очень похожей на другие знаменитые парки его родины.

Объехав озеро Дал, они снова углубились в город, по шоссе между двумя озерами, оставив к северу холм с крепостью Хари Парбат, переехали снова Джхелум и направились по шоссе на запад. Проехав от города миль шесть, шофер остановился у третьего озера, где разветвлялось шоссе, обернулся и вопросительно посмотрел на Ивернева. Геолог молча показал на левую дорогу, сикх удовлетворенно кивнул, и машина резво пошла на пологий подъем вдоль небольшой, очень быстрой речки с прозрачной зеленой водой.

Даярам понял, что они едут прямо к подножию хребта Пир-Панджал, и только собрался спросить – куда, как русский с немного застенчивой мальчишеской улыбкой объяснил, что он не мог удержаться, чтобы не посмотреть на Гульмарг. Расположенный у самого подножия горы Афарват, Гульмарг был построен англичанами, изнывавшими от зноя на индийских равнинах, как высокогорный прохладный поселок для вакаций. С уходом англичан городок опустел. Комфортабельные трехэтажные отели и особняки стояли пустыми, и скот горцев пасся на прогулочных, очищенных от камней лужайках.

– Я всей душой люблю высокогорные, но не дикие, а устроенные человеком места, – говорил Ивернев, – и потом – есть особая грустная прелесть во временно покинутых, а не просто брошенных поселках. Я очень люблю бродить осенью – это у нас на севере время засыпания природы перед холодами зимы – по дачным местам Карельского перешейка. Большая зона отдыха около моего родного Ленинграда осенью пустеет, красивые санатории и дачи безлюдны, и в этом есть какой-то особенный покой. Он во всем – в холодном дожде и в полете опадающих багряных листьев, в шуме приморского ветра под соснами. Но это не пустыня – под ногами асфальтовые дорожки, по шоссе мчатся машины и в часе езды – огромный, полный людей город… Но вам вряд ли интересны эти личные ощущения, и я виноват, что не предупредил вас об этой небольшой поездке, может быть, вы предпочли бы город? Мы скоро вернемся!

– Вы сильно ошибаетесь. Мне очень интересна и поездка и наш разговор, – возразил Даярам и, поколебавшись, спросил: – Вы пережили недавнюю тяжелую утрату?

– Что вас заставило так думать? – удивился русский.

– Даже не знаю. Что-то в выражении глаз, какие-то слова, и теперь – вот это желание грустного одиночества. Индиец поступил бы так же, но мне казалось, что европеец стал бы лечить душевную рану постоянным пребыванием на людях, шумной музыкой, выпивкой. Или, может быть, я составил неверное представление о европейцах?

– Мне думается, что есть разные европейцы и индийцы. С вами тоже что-то случилось, и вы бежали в тибетский монастырь?

– Да, началось с физических ран, с болезни и слабости, а потом я пробовал уйти от себя.

– Не удалось?

– Конечно. Но теперь я другой!

– Значит, вы не считаете грустное одиночество слабостью?

– Нет, до тех пор, пока вы собираетесь с мыслями и силами, обдумываете, как быть дальше после случившегося. Если же думать, что это навсегда, тогда вы ослабели. Я стал понимать это после испытания тьмой.

– Испытание тьмой? Что это? – Русский достал странные длинные папиросы с черным всадником на твердой коробке, предложил Рамамурти и шоферу. Даярам отказался, а сикх осторожно принял свою и, закурив, впервые улыбнулся, поддаваясь дружеской, почти нежной внимательности геолога из дальней северной страны.

Художник вдруг проникся таким доверием к Иверневу, что стал рассказывать свою горькую историю. Дорога ухудшилась – дожди порядком размыли шоссе, и машину сильно трясло, кренило на объездах рытвин. Русский, не обращая внимания на неудобства пути, не отрываясь, слушал Даярама, иногда поджигая гасшую папиросу.