Лезвие бритвы. Звездные корабли. Обсерватория Нур-и-Дешт. Озеро горных духов

– Отца – совсем. А маму, странно, почти не помню, как она выглядела, но осталось ее ощущение – того теплого, материнского, ласкового, что, очевидно, впитывается всем существом ребенка. Отец был инженер, кажется, механик, а мама в совершенстве знала несколько языков и преподавала их, как и тетя Лиза, – вот откуда они знали друг друга. Бабушка – не папина, а мамина мать, жена погибшего на «Безупречном» лейтенанта – много путешествовала на пенсию за дедушку. Мама девочкой была с ней в Англии, Франции, Италии и Греции, не помню уж, где еще. Говорят, у нее были редкие способности к языкам. Кроме того, она была поэтесса и редактировала книги – видите, о матери я знаю довольно много, потому что мама Лиза была с ней знакома. А вот отец – совсем неизвестный мне человек, и других родичей нет никого.

– А вы знаете, что в Ленинграде есть церковь, на стенах которой мраморные доски с названиями судов и списками погибших членов экипажей? – осторожно спросил Гирин.

– Была. Это церковь Христа-Спасителя на каком-то канале у Невы, в память моряков, погибших в войне с Японией. Я ездила в Ленинград специально посмотреть, но не успела, ее уже снесли.

– Кому помешала маленькая церквушка? – удивился Гирин. – Ведь это историческая ценность, хоть недавнего прошлого!

– Наверное, это сделали в период борьбы с русским прошлым, о которой вы только что вспоминали.

– Но вы уверены, что родителей нет в живых?

– Мне сообщили об этом официально.

– Скажите, это и было причиной того, что вы так и не были у Риты?

– Вы угадали. Мне казалось, что люди относятся ко мне или с жалостью, или с подозрением. Я стала не то что нелюдимой, но стараюсь держаться в своей раковине.

Гирин осторожно и нежно, как хрустальную, взял руку Симы и поднес к губам. Та не отняла ее, но, смотря прямо в глаза доктора, сказала:

– Вы, конечно, хотите знать дальше? О, это неизбежно, – продолжала она в ответ на отстраняющий жест Гирина, – уж лучше раньше, чем позже… – начатая фраза замерла у нее на губах, но открытый взгляд ее не опустился. – Девятнадцати лет я вышла замуж за студента нашего института, показавшегося мне олицетворением мужества. История банальна – как раз мужества-то в нем не оказалось. Душа испорченного мальчишки в мускулистом теле. Всего год прошел со смерти мамы Лизы, мне так нужна была опора. Ведь я осталась одна во всем мире. У нас с ним жизнь сразу как-то не ладилась. А когда выяснилось, что мое происхождение может повредить ему в заграничных поездках, Георгий настолько испугался, что смог сказать мне об этом. Я ушла не задумываясь и заодно освободила себя от иллюзий, привитых с детства книгами о мужской доблести, чести, рыцарстве.

– Психологическая статистика, – вставил Гирин, – отчетливо показала, что в трудных условиях жизни мужчины резко делятся на две группы. У одной возрастает стойкость и мужество, а у другой прогрессирует безответственность, стремление уйти от психологической нагрузки и заботы, переложив ее на плечи женщины или получая забвение в алкоголе.

– А мне кажется, что мужской пол у нас просто избалован количеством безмужних женщин после войны. И невоевавшие юнцы следуют в этом старшим, – возразила Сима.

– А что такое избалованность, как не отсутствие стойкости и нежелание любой ответственности? – улыбнулся Гирин.

– В самом деле, я не думала об этом! Но я не все сказала, – Сима высвободила руку из теплых пальцев Гирина, – потом у меня было еще увлечение… показавшееся серьезным.

– И?

– Как видите! Я давно и окончательно одна! Объяснить почему – сложно и слишком интимно. А теперь…

– Ждете ответного рассказа. Есть! – И Гирин рассказал Симе о своем детстве, учении, работе врача и первых поисках собственного пути в науке. О войне, как он сумел быстро переучиться и стал хирургом. О долгом периоде после войны, когда ему никак не удавалось заняться тем, что казалось ему наиболее интересным. О неудачном браке, без детей, кончившемся несколько лет назад, когда они с женой разошлись, не видя смысла в дальнейшей совместной жизни. Слишком велика оказалась их разность, вначале пленявшая обоих.

– Вот в общих чертах и все, – закончил свой рассказ Гирин, – а теперь – Москва. Меня пригласили сюда, чтобы без моего ведома, конечно, использовать как пешку в карьеристском соревновании неизвестных мне научных воротил. Я понял, своевременно отказался и был отпущен на все четыре стороны. Обосновался в институте, имеющем мало отношения к нужному мне профилю исследований. Но изучение физиологии зрительных галлюцинаций дает лабораторию, сложные приборы и возможность идти своим путем в свободное от плановой тематики время. Это одна из причин моей пресловутой занятости…

– Я не буду больше подсмеиваться, простите меня, – виновато шепнула Сима.

– Пустое!

– Один вопрос. Правильно ли я поняла, что вы все время копили в себе знания, не разбрасываясь на побочные дела, и этому помогло то, что на первый взгляд кажется неудачами?

– Право, Сима, вы удивляете меня умением представлять сложные вещи. По-видимому, это верно. Мне пришлось быть таким же одиночкой в науке, как вам – в жизни.