Лгунья

Ронит удивилась тому, что она не слишком удивлена. Сделанное ею открытие не свалилось на нее как снег на голову – она была к нему готова. Так невеста заранее покупает фату, а жена смертельно больного человека – траурный платок. Невероятно, как много может знать мать, даже не зная, что она это знает.

45

Ронит договаривалась о встрече со следователем по телефону, когда из школы вернулась Майя и невольно подслушала мать. С кухни вкусно пахло жареным мясом и слышалось шипение масла на сковородке.

– Дорит? Это Ронит Шалев, мама Нофар. – Ронит стояла лицом к плите и спиной к двери и не видела Майю. – Вы будете у себя завтра утром? Я хотела бы к вам приехать. Мне надо кое-что вам показать.

Она повесила трубку, и Майя подумала, что, может быть, это какая-нибудь другая Дорит. Но поза, в которой стояла мать, уставившись на сковородку и крепко обхватив себя руками, словно боялась упасть, без слов сказала ей, что нет, та самая.

Она тихонько выскользнула из квартиры, спустилась на улицу, выждала минут десять и снова поднялась.

– Я пришла! – громко крикнула она с порога.

За эти десять минут она не отправила ни одной эсэмэски, не открыла ни один сайт и не поставила ни одного лайка. Впервые в жизни она просто стояла и ждала. Вернувшись назад и крикнув: «Я пришла!» – она прошмыгнула в свою комнату. Через несколько минут к ней заглянула мать и спросила, будет ли она стейк. Майя ответила, что не хочет есть. Вскоре она услышала, что мать уходит, и решила позвонить Нофар. Безуспешно. Она отправила ей несколько сообщений, оставшихся без ответа. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Майя включила телевизор и посмотрела три кулинарные передачи и шесть повторов старых программ. Пять часов спустя, когда открылась входная дверь, она слушала, как симпатичная участница реалити-шоу, трансгендер, поет популярную песню, то и дело меняя тембр голоса. Майя бросилась встречать сестру, но та молча прошествовала мимо нее и направилась в свою комнату.

– Мама все знает.

Нофар застыла на месте. Майя лихорадочным шепотом, поскольку в любую минуту могла вернуться мать, рассказала ей обо всем, что узнала. Слова выпархивали у нее изо рта стайками птиц – может, благодаря им сестра простит ее за непозволительное любопытство? Договорив, она подняла голову и взглянула в лицо Нофар, уверенная, что по щекам у той текут слезы. Но глаза старшей сестры были сухими, как тротуары в конце августа.

– Спасибо.

И, не дав Майе произнести больше ни слова, Нофар ушла к себе. Она закрыла дверь на ключ и встала посреди комнаты. Только сейчас до нее дошло, что лгала не только она – мать тоже лгала. Она притворялась, что ее любовь огромна, как океан, хотя на самом деле она была мелкой и ограниченной. Не океан, а домашний аквариум. Все было враньем. Мать любила ее, пока она плавала по кругу, не нарушая правил и не поднимая волн.

Майя все еще стояла в задумчивости в коридоре, размышляя, что делать, когда неожиданно появилась Нофар и, не глядя на сестру, быстро вышла из квартиры. Хлопнула дверь. В наступившей тишине раздались звуки аплодисментов – зрители реалити-шоу дружно хлопали кому-то из участников.

* * *

Нофар взбежала по лестнице и выбралась на крышу, толкнув скрипучую металлическую дверь. В доме напротив мерцали светлячки телевизионных экранов. До него было двадцать метров пустоты. Пропасть глубиной в пять этажей. Из ближайшей квартиры доносились звуки телевизионной рекламы. Стоял ранний вечер, и в воздухе пахло котлетами, омлетом и пастой. Из открытых окон раздавались крики: «Идите за стол!», «Он отнял у меня игрушку!». В этом шуме никто не услышит ее тихих шагов.

Она подошла к солнечному бойлеру и осторожно глянула вниз. Повсюду кипела жизнь: люди смотрели телевизор, ели, принимали душ… Разве кому-нибудь из них придет в голову, что на крыше соседнего дома стоит девушка с зажигалкой в одной руке и тетрадью в другой? На такой высоте никто ее не увидит. Если опасные для нее записи сгорят, матери будет нечего показывать завтра в полиции. Или, как выражаются в сериалах, против нее не будет улик. Она положила тетрадь на пол. Щелкнула зажигалкой. Вспыхнул красноватый язычок пламени, но не успела она поднести его к бумаге, как за ним проступило мамино лицо.

Зажигалка выпала у нее из рук и покатилась по крыше, но поднять ее Нофар не хватило смелости. В другой руке она все еще держала тетрадь. Несмотря на темноту, Нофар почувствовала, что мать глядит на нее, и вся сжалась. Ронит знала, что она написала. Знала, что она сделала. Еще секунда – и она бросится к ней и вырвет у нее из рук то, что должно быть уничтожено любой ценой. Может быть, даже влепит ей пощечину. Весь ее вид говорил о том, что она вполне на такое способна, и Нофар понимала, что этого заслуживает.