Лягушка на стене

Экспедиционная жизнь снова занесла меня в этот приамурский поселок, затолкав в переполненный жаркий «лиазик». Как ни странно, рейсовый автобус ходил более-менее по расписанию. А в прошлом у него случались неожиданные перерывы из-за периодического запоя шофера. Ныне же водители пошли, по-видимому, безалкогольные. А вот автобус был тот же самый — с ножевыми ранами на дерматине сидений, зашитыми редкими стежками суровой ниткой, с ослепительно белыми змеящимися трещинами на темно-сиреневом овальном окне — как будто молнии на фоне грозовых туч, с фанерными заплатами на складчатых дверях.

От размышлений о быстротечности времени меня отвлек нежный девичий голосок кондуктора:

— А ты чего, бородатый... ворон ловишь? Бери билет, мать твою так!

Я присмотрелся к кондуктору. Так виртуозно и непосредственно могла выражаться лишь одна представительница прекрасного пола.

— Таська! — окликнул я обладательницу кондукторской сумки. — Ты чего, в заповеднике больше не работаешь?

— Ни... себе! — обрадовалась на весь автобус Таська. — Вот это встреча! А ты как сюда попал? Опять птичек губить будешь? А я вот работу сменила. Надоело в конторе сидеть. А тут веселее и зарплата выше.

Последнюю фразу я понял как намек и полез в карман за мелочью.

— Да убери ты свои копейки! — возмутилась Таська. — Я тебя и так прокачу. Помнишь, как прежде катала?

Пять лет назад я впервые появился в этом дальневосточном поселке обжигающе душным летним днем с тяжеленным рюкзаком и таким же вьючным ящиком, сам изображая лошадь. Вещи я еле дотащил до конторы заповедника.

В то время его никак нельзя было отнести к разряду процветающих. Единственным помещением, которым он располагал (не считая зимовья в тайге), была контора — однокомнатная изба — да стоящая рядом баня, переоборудованная под склад.

В связи с приездом из столицы научного сотрудника, вздумавшего изучать местную орнитофауну, хранящиеся в бане шифер и кирпич перенесли на улицу, и я получил собственные апартаменты. Целый день я благоустраивал жилье: выметал сор, мыл пол, ремонтировал покосившуюся трубу, замазывал глиной дымящую печку и сооружал из досок лежбище. Провозился я до самой темноты, очень устал и на следующее утро встал поздно.

В окно бани снаружи лился яркий свет и виртуозная матерная брань. За краткий срок пребывания на дальневосточной земле я привык к местному диалекту, но сейчас замысловатый речевой свинг привлек мое внимание не только изощренными словесными арабесками, но главным образом тембром нежного девичьего голоса. Я выглянул в окно.

Во дворе толпилось человек семь мужиков, одетых в энцефалитки — форму, в которую бывают обряжены браконьеры, научные сотрудники, лесные пожарные, геологи, «бичи» и лесники. О принадлежности мужиков к последней категории свидетельствовали алюминиевые дубовые листья, пришпиленные к рукавам энцефалиток и фуражек. Посреди внимательной, цвета хаки мужской аудитории этакой дальневосточной лесной орхидеей в легкой белой блузке и пестрой юбке стояла невысокая изящная брюнетка с цыганскими чертами лица, на мой взгляд излишне перегруженного косметикой. Именно эта симпатичная девушка и высказывала ряд весьма критических замечаний по поводу последних распоряжений директора заповедника. Мужики курили, молча смакуя никотиновый дым и некоторые речевые обороты собеседницы. Увидев меня, она на мгновение притихла. Я поздоровался. Лесники закивали головами. «Орхидея» внимательно изучила меня.

— Ты и есть тот самый ученый из Москвы, о котором нам вчера директор говорил? Ни... в какую даль забрался!

Последующим напутствием Таськи (а это была именно она), которое в нашей печати обычно не публикуется, я начал свою орнитологическую деятельность на Дальнем Востоке.

Первая вылазка в поле, то есть тайгу за околицей, была наиболее запоминающейся. В тот день я безо всякой экипировки, вооружившись лишь биноклем, решил прогуляться по просеке. Лес издали казался очень похожим на подмосковный, но вблизи такие детали, как высокие кедры, сизые пихты, дикая белая сирень, вьющаяся по стволам деревьев лиана княжика с крупными голубоватыми звездочками венчиков да еще знакомая по Подмосковью грушанка, но не с белыми, а с насыщенно-розовыми цветками постоянно напоминали мне, что я на Дальнем Востоке. О птицах я не говорю — их голоса пока не были мне знакомы. Поблизости от поселка, недалеко от стоящего на отшибе коровника, меня ожидала еще одна характерная примета дальневосточных лесов. Влажная глина была затоптана отпечатками огромных когтистых лап, в которые из соседней лужицы натекла вода: я потревожил медведя, обнюхивающего парнокопытных. После этого моей привычкой стало носить в тайгу не только бинокль, но и ружье.