Лягушонок на асфальте (сборник)

постель. Я никому не рассказывала. Между нами. На рассвете очнулась. Лап-лап, а рядом -

тютю, пусто. По комнатам пошныряла, нигде Леонида нет. Зима. Оделась. Во двор. Следы

в снегу.

- Детективная история.

- Не умничай. По следам до лестницы на чердак. Поднялась потихоньку, дверцу

приоткрыла. Разговор, а второго человека не вижу. Прислушалась. А он к голубям: я,

дескать, определился, семейный, это вам не хухры-мухры. По случаю свадьбы калил для

вас подсолнечные зернышки. Накормлю вкусно до отвала. Завтра прошу не обессудить:

начнутся будни. Корм пойдет обычный: ржаное охвостье, овсянка, перловка, горох да

чечевица и самая малость пшенички. Прикрыла дверцу и обратно в дом. Ты вот нежишься,

а он давно укатил на мотоцикле к голубям. Делится между ними и мною.

- Зато ясность.

- К чему я клоню, братец? Отношения без ясности кончаются коротким замыканием,

после чего цепь духовная, душевная ли и еще какая прерывается.

- Ксень, а ты улучшила историю своей жизни.

- Сказанёт... Губы вот оборву. Вообще-то, братец, женщины тщеславны. И у меня

были качели. Людям, братец, необходимо ограничивать себя. Соблазнов много, а жизнь

одна. Я знаю женщин... Меняли мужей, заводили любовников. Мотушки. Не расцвели.

Наоборот. Преступника видно по лицу. Жесткое лицо, окостенелое. На женщин этих

глянешь, и сразу видно: истасканные, растлительницы, грязь от них... Ты не должен

считать меня старомодной. Строгая самодисциплина для всех времен хороша! Как-то

снимаю с веревок белье во дворе, подростки - кто в бадминтон, кто в волейбол... Две

девчонки из соседнего подъезда от одних к другим шныряют и всем одни слова: «Мы за

свободную любовь». Под грибком женщина сидела, ее сынок в песочке играл. Она вдруг

хвать мою веревку, догнала девчонок, давай хлестать. Они завизжали, убегать. Она

догоняет, полосует их, полосует. Принесла веревку. Саму аж трясет: «Распутницы

проклятые. В парке собачью свадьбу устроили. По подвалам таскаются. В милицию

забирали, в штабе дружины стыдили, родителей штрафовали, а все совесть не

проснулась». Без личной дисциплины, братец, человек превращается в гнуса.

- Ксенькин, спасибо. Я встаю. Ты покуда чай приготовь.

- Чай заварен и полотенцем укутан. За что спасибо-то?

- За чай.

- Слава, иногда мне сдается: правильно мужики в Азии делают, что строго держат

нашу сестру. Вон сколько у них детей. А у нас один-два, редко три. Народ убывает. Жить

для себя важно. Да разве можно забывать про увеличение народа? Государство наше

ослабнет. Людьми ведь оно держится перво-наперво.

- Чего ж у самой только двое?

- Близок локоток, да не укусишь. Смотри, чтоб, как у мамы с папой, было у тебя: не

меньше семерых.

И Ксения удалилась на кухню, пританцовывая серебряными каблуками черных

босоножек. Вячеслав неприкаянно послонялся по комнате. Притянула к окну сирена

милицейской машины. Сигнал сирены вызывал в его воображении степь, посреди которой

торчит штанга, вращаемая мотором; к штанге прикреплена длинная, красной меди,

проволока; вихляя, проволока летает над полем и задевает о землю, отсюда и звук -

изгибистый, пронзительно-певучий, предостерегающий. Из крыши милицейской машины

лилово-синим куполом торчал стеклянный колпак, его пронизывал стреляющий свет

мигалки.

«Интересно, - подумал Вячеслав, - какая машина приехала бы т у д а ? Сперва

сфотографировали бы меня. Меня? Как бы не так. То, чем был я. Вот оно что... Смерть

отнимает у человека «я». Существовать - значит быть носителем «я». Каким бы ни было,

но оно, твое «я», и воплощает в себе твою жизнь, твою личность, твои свойства и

поступки. А, глупец! Эка важность. Какая бы туда приехала машина?! Расстрелял свое «я»

- и ты уж ничто. Если я над чем и должен думать, над тем, почему не сознавал себя как

«я». Выходит, мое «я» было бессознательным. И, наверно,остается?»

Утро было ветреное. Листья лип, ржавые, в черных оспинах, густо осыпались.

Листопад тем, что он привлек внимание Вячеслава, прервал размышление. Среди листвы,

ворошившейся на асфальте, он приметил лягушонка. Лягушонок стремился к решетке, в

которую над корнями был забран ствол липы. Прыгал лягушонок мелко, с остановками,

метался по сторонам, чтобы не раздавили пешеходы.

Вячеслав волновался о лягушонке, и, едва тот спрятался под решетку, отрадно

вздохнул и шутливо подумал о себе, что он - лягушонок, спрятавшийся в укромное

местечко, и что его «я», вероятно, такое же наивно-беспомощное, как «я» лягушонка.

Когда Вячеслав оделся и причесывал волосы перед зеркалом, он ощутил свое

спасение как непреодолимую зависимость от Тамары. Догадался, что именно эта