Лям и Петрик

— Вот что, мне тут надо найти кой-кого из наших. С ним, — она показала на Аршина, — нам не столковаться. Взять тебя с собой я не могу. Но у меня вот какой план…

А Петрик-то думал, что останется возле Эльки, что она его будет учить. Ведь она сама когда-то сказала… А выходит совсем иначе.

— Вот что я надумала: помнишь, в прошлом году к Переле приезжала ее тетя с девочкой Тамарой. Они меня хорошо знают. Живут они здесь, я помню и улицу, и фамилию. Мы их разыщем и скажем, что нам надо найти Ляма. Может, Тамара пойдет с тобой искать, а я тем временем займусь своими делами. А там видно будет.

— Хорошо, — выпрямился Петрик.

План пришелся ему по душе. Правда, Тамару он сроду не видал, — он работал тогда в свинарнике у Лукьянова, но они знают друг друга по рассказам. К тому же и Элька пока что не пропала для него и Ляма они найдут, так что…

Он давно не слыхал, как поют петухи, и теперь их крик его поразил. Оказывается, они по утрам и в городе орут так же задорно. За туманом ничего не видно было, и Петрику казалось, что он в деревне: вот-вот блеснет речка с утятами, перебежит дорогу пастух с длинным посохом. Но вдали послышалось пыхтение паровоза, шум этот все приближался. Фабричные гудки рванули городскую рань. Петрику все это было внове, необычно и чем-то манило.

Почему же Элька и Аршин дуются друг на друга?

Элька придерживает рукой платок на груди и чем-то напоминает бабушку; ее белые пальцы, которые так ловко бегают во время шитья, сейчас сжаты, выглядят усталыми.

Они тихо брели, не разговаривая, печальные, в пронизывающем предрассветном тумане: Элька впереди, Петрик за ней, а позади Аршин.

На пустом базарчике, там, где между палаток и ларьков притаились пугающие тени, Аршин кашлянул.

Они оглянулись.

Аршин прислонился к какому-то ларьку. Они подошли к нему, и он с горечью сказал:

— Не хочу таскаться по всему городу. Останусь здесь.

— Здесь останешься? — Элька раздраженно глянула на Петрика. — Что за штуки? Его сейчас же схватят!.. Слушать противно.

— Я останусь здесь.

Петрик ломал себе голову — как их примирить? Как заставить разговаривать по-человечески? Он пригнулся к Эльке и шепнул на ухо:

— Пускай немного посидит здесь. Я сам разыщу Тамару, а вы побудьте с ним.

— Нет! — Элька дернула Петрика за плечо. — Надо его отвести к товарищам и разделаться с ним. Хватит!

Аршин съежился, втянул голову в плечи, поднял было руки, но сразу же безнадежно опустил их.

Ужас охватил Петрика. Неужто Аршин способен допустить такую дурость? Он знал совсем другого Аршина.

Аршин, порывисто дыша, бормотал:

— Но если я не могу… Не могу плестись куда-то в угоду твоим причудам. — Его губы побелели, в больших невыспавшихся глазах стояла мольба.

Элька даже позеленела от злости; она переступала с ноги на ногу, топтала барским ботинком базарный хлам, не замечая первых ранних торговок яблоками, которые стояли у своих возов и с удивлением смотрели на них.

Элька не выдержала и словно кнутом хлестнула:

— Мерзавец!

Это слово гулко пронеслось по пустому базарчику. Она спохватилась, что ведет себя слишком рискованно, схватила растерянно стоявшего Петрика и ушла с ним, как бы спасаясь от беды.

После нескольких минут быстрой ходьбы Петрик пришел в себя. Он осторожно оглянулся.

За ними, позади, скрючившись, шагал мрачный, погруженный в свои мысли Аршин.

Неловко было будить чужих людей на рассвете, все же Элька быстро договорилась с тетушкой Переле. Элька сказала ей, что приехала искать брата, а вот этот — она показала на Петрика — ей помогает. Быстрая хозяйка сразу же постелила Петрику на кухне, чтобы он мог поспать до утра. В доме тетушки Переле все еще была ночь.

— А мне надо идти, — отпросилась Элька. — Днем я зайду, и мы обо всем переговорим.

Петрик долго ворочался на своей новой постели.

Если б в кухню не заглянуло солнце, не коснулось его лица, он бы спал весь день — усталость, словно угар, клонила его ко сну. Но солнце разбудило Петрика. Он услышал в соседней комнате шаги. Это, наверное, Тамара; она уже, конечно, все знает и теперь ждет его.

Но почему у него губы так отяжелели, словно свинцом налились?

В кухне прохладно, его тянет в соседнюю комнату, где полно солнца и где на столе, наверно, приготовлен отличный, сладкий чай. Там Тамара… Но губы у него распухли, их не сожмешь, они болят, и изо рта бежит слюна. Он вскочил, заметив на печке осколок зеркала, глянул на себя и остолбенел; верхняя губа чудовищно набухла, кончик носа был еле виден, он совсем утонул, точно в подушке. Как предстать перед Тамарой? Она, чего доброго, подумает, что он всегда такой. И почему, черт побери, эта губища ко всему еще так блестит?

Тамара нарочито громко поет, чтобы он услышал ее и выбрался наконец из кухни. Хоть бы чем-нибудь перевязать окаянную губу!

Петрик руками прикрыл лицо и появился на пороге; видны были только его глаза. Тамарочка подумает, что он играет с ней в детскую игру «ку-ку».

Узенький лобик Тамары сморщился, и она засмеялась:

— Что с вами?

Петрик, не отнимая рук от лица, ответил, что сам не знает, что с ним. Ему приятно было, что она обратилась к нему на «вы».