Лярва

Отдельного упоминания заслуживают Замалея и Пацкевич, благодаря которым все ужасные язвы сей истории были явлены миру — явлены наконец, вопреки упорному и сознательному молчанию соседей злодейки. Замалея давал показания смущённо и малословно, скупо отвечая на вопросы судьи, не живописуя картины покушения на свою жизнь и, как показалось некоторым в зале, иногда даже пугливо озираясь на ответчицу, слушавшую его с нескрываемым презрением. В зале присутствовала его жена, совсем недавно обо всём узнавшая. Она расширенными глазами смотрела на спину мужа при даче им показаний и с удивлением отмечала его странную робость перед мрачною женщиной с щелевидным ртом — робость, ранее никогда не виданную женой в своём муже. Ей даже казалось, что он рассказывает обо всём нехотя и почти сожалея о том, что ввязался в это дело. После бегства от Лярвы, беседы с Колывановым и наложения швов на рану, топором нанесённую, он долгое время скрывал от жены истинную причину произошедшего, отговариваясь случайным падением и травмой ноги. Однако позднее, когда судебный процесс стал неизбежен и повестка о явке в суд была прочитана женою, он уже не мог скрывать правду и вынужденно сознался во всём, чем привёл жену в неописуемый ужас. Зачатки прискорбных психологических изменений в нём она приметила уже тогда, при семейном разговоре, и далее всё более убеждалась в их прогрессе и нарастании. Замалея явно познал страх, и страх медленно, неотвратимо поглощал его в свою утробу, подобно тому как удав натягивает свою голову на беззащитного кролика.

Что касается Пацкевича, о роли которого Колыванов узнал от Замалеи, то он явился в прокуратуру по вызову, выслушал, в чём дело и какие показания от него требуют, и, подумав, наотрез отказался их предоставить. Все усилия прокурора вызвать его на откровенность остались тщетными, и на заседания суда он не являлся. В конце концов о нём все забыли и он тихо, незаметно удалился в тень — до времени, как мы увидим далее.

Благодаря молчанию Лярвы и Пацкевича (который изначально желал только спасения ребёнка, может быть, ещё наказания матери, но вовсе не скамьи подсудимых для одного из своих близких друзей) в деле так и не появились имена и фамилии тех, кто совершал насилие и глумление над ребёнком. Соседи в данном случае действительно не знали всех этих посетителей Лярвы, общавшихся всегда только с нею одной и вообще зачастую подъезжавших к её дому прямо из леса, не показываясь в деревне. Один только Петрович со своим сыном единственный раз общались с некими тремя охотниками, однако ничего толкового об этих лицах сообщить не смогли, имён их не знали, а в зале суда эти три лица отсутствовали и не могли быть опознаны. Таким образом, уголовное дело прокурор смог возбудить только против матери девочки.

Несмотря на свою скоротечность, процесс оказался очень громким и привлёк к себе усиленное внимание общественности. Причём внимание подогревалось не только шоком и трепетом от самих оглашаемых фактов, но и просто досужим алчным интересом до громкого, необычного события. Журналисты, правозащитные организации, различные религиозные объединения и общества защиты детей буквально штурмовали каждое заседание суда и заполняли зал до отказа. Фоторепортёры наводнили газеты и журналы снимками обрезанных конечностей ребёнка, исподлобья смотрящих холодных глаз Лярвы, произносящего речь прокурора и прочего. Громкие заголовки статей и репортажей, щедрые краски в описаниях леденящих кровь событий, едва ли не смакуемых журналистами, — вся эта шумиха привела к тому, что мрачная слава о Лярве нарастала стремительно, как снежный ком. Однако ажиотаж и широкая резонансность всего дела, поначалу полезные для ребёнка и для торжества добра над злодейством, в конце концов обернулись худыми следствиями. Почему — поясним чуть позже, а пока вернёмся к суду и его итогам.

Как и предрёк Колыванов, решением районного суда Лярва была лишена родительских прав с обязанностью жить поврозь с дочерью и пройти принудительное лечение от алкоголизма. Девочку предписывалось изъять из дома матери и передать в орган опеки и попечительства, которому поручалось дальнейшее распоряжение её судьбою. Право на наследование доли материнского дома сохранялось за ребёнком. Мать лишалась права видеться с дочерью и заботиться о ней, но оставалась обязанною материально содержать ребёнка, для чего матери предписывалось открыть в банке специальный счёт, с обязательством ей же пополнять этот счёт деньгами и с разрешением дочери снять деньги по достижении совершеннолетия. Пока же все финансовые затраты на содержание ребёнка брало на себя государство. Что касается самого имени девочки, так и остававшегося неизвестным, то в ходе предсудебного следствия было установлено, что таковое отсутствует, ибо мать по рождении дочери не удосужилась даже получить свидетельство о рождении ребёнка, а следовательно, и самоё имя ребёнку не было присвоено изначально, вследствие чего сие дело (присвоение имени) суд предписал осуществить всё тому же органу опеки и попечительства.