Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря

Ее сумели запутать в тех показаниях, которые касались "знамений", явленных королю; на следующий день ее допрашивали о них несколько часов подряд. В конце концов она отчасти проговорилась о подробностях, которые ее Голоса запретили разглашать; при этом в ее речах действительность смешивалась с аллегориями мистических видений.

На третий день она выглядела бодрее и не такой измученной. Она снова была почти сама собой и держалась хорошо. Было сделано много попыток выманить у нее неосторожные заявления, но она понимала, к чему клонят судьи, и отвечала умно и осмотрительно.

- Ты полагаешь, что святая Екатерина и святая Маргарита ненавидят англичан?

- Они любят тех, кого возлюбил Господь, и ненавидят тех, кто ему ненавистен.

- Ну, а Господь ненавидит англичан?

- О любви или ненависти Господа к англичанам мне ничего не известно. Тут она заговорила с прежней уверенностью и воинственной отвагой: - Одно я знаю: Господь пошлет французам победу, и все англичане уберутся из Франции, кроме тех, кто сложит здесь свои головы.

- А когда англичане одерживали победы во Франции, Господь был на их стороне?

- Я не знаю, ненавидит ли Господь французов, но я думаю, он допустил это, чтобы покарать их за грехи.

Конечно, наивно было говорить о каре, которая длилась уже девяносто шесть лет. Но это никого не удивило. Каждый из присутствующих способен был наказывать грешника девяносто шесть лет подряд, и никому из них и в голову не пришло бы, что Господь может быть милосерднее их.

- Случалось ли тебе обнимать святую Маргариту и святую Екатерину?

- Да, обеих.

При этих словах злобное лицо Кошона выразило удовлетворение.

- Когда ты вешала венки на Волшебный Бурлемонский Бук, ты это делала в честь твоих видений?

- Нет.

Кошон явно удовлетворен и этим. Теперь он будет считать доказанным, что она вешала их из греховной привязанности к лесовичкам.

- Когда тебе являлись святые, ты преклоняла колени?

- Да, я воздавала им все почести, какие умела.

Это тоже могло быть очком в пользу Кошона, если б удалось доказать, что она воздавала их не святым, а демонам, принявшим обличие святых.

Стали спрашивать, почему Жанна хранила свои видения в тайне от родителей. Это тоже могло пригодиться. Этому придавалось большое значение, как видно из записи на полях обвинительного акта: "Свои видения она скрывала от родителей и от всех". Подобная скрытность могла сама по себе доказывать, что Жанна имела дело с нечистой силой.

- По-твоему, ты хорошо поступила, когда ушла воевать без согласия родителей? В писании сказано: чти отца своего и матерь свою.

- Я слушалась их во всем, кроме этого. А в этом я просила у них прощения в письме - я получила его.

- Ах вот как, ты просила прощения? Значит, ты сознавала, что согрешила, когда уехала без их позволения?

Жанна вскипела. Глаза ее сверкнули, и она вскричала:

- Меня послал Господь - значит, надо было ехать! Будь у меня сто отцов и матерей, будь я хоть королевская дочь - я все равно поехала бы!

- А ты никогда не спрашивала у Голосов, можно ли открыться родителям?

- Голоса мне этого не запрещали, но я сама ни за что. не хотела причинять родителям такое горе.

По мнению судей, это своеволие пахло гордыней. А гордыня может повлечь за собой кощунственную жажду почестей, не подобающих смертным.

- Верно ли, что Голоса называли тебя дщерью Господа?

Жанна ответила просто и доверчиво:

- Да, до взятия Орлеана и позже они не раз называли меня дщерью божьей.

Стали отыскивать еще доказательства ее гордости и тщеславия.

- Какой конь был под тобой, когда ты была взята в плен? Кто подарил его тебе?

- Король.

- Ты принимала от короля и другие драгоценные дары?

- У меня были кони и оружие - и деньги, чтобы платить жалованье моей свите.

- А казна у тебя была?

- Да, десять - двенадцать тысяч крон. - Она наивно добавила: - Это не так уж много для ведения войны.

- Эти деньги до сих пор у тебя?

- Нет. Это ведь королевские деньги. Они отданы на сохранение моим братьям.

- Что за оружие ты пожертвовала на алтарь в Сен-Дени?

- Мои серебряные доспехи и меч.

- Ты оставила их там, чтобы на них молились?

- Нет. Это было приношением по обету. У солдат есть такой обычай, когда они ранены. А я была ранена под Парижем.

Ничто не трогало эти каменные сердца, не волновало эти тупые умы даже трогательная картина, нарисованная ею в немногих словах: раненая девушка-воин вешает свои миниатюрные доспехи рядом с суровыми стальными кольчугами прославленных защитников Франции. Нет, они ее не видели, раз из нее нельзя было ничего извлечь на пагубу невинному созданию.

- Кто кому больше помогал: ты - знамени, или знамя - тебе?

- Дело не во мне и не в знамени. Победы даровал господь.

- Но все же на что ты больше полагалась -- на себя или на знамя?

- Ни на то, ни на другое. Я уповала только на Бога.

- Верно ли, что во время коронации твоим знаменем осенили короля?

- Нет, неверно.

- Почему именно твое знамя внесли тогда в Реймский собор, а не знамена других полководцев?