Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря

Отец Фронт снова готов был рассмеяться, но вовремя вспомнил, что уговор есть уговор, хоть и неприятный, и его надо выполнять. Он встал и направился к очагу, а Жанна внимательно следила за ним. Он зачерпнул полный совок остывшей золы и уже готовился осыпать ею свою седую голову, но тут его осенила счастливая мысль, и он сказал:

- Не поможешь ли ты мне, дитя мое?

- Как, отец мой?

Он опустился на колени, низко нагнул голову и сказал:

- Возьми золы и сама посыпь ею мою голову.

Разумеется, на том дело и кончилось. Кюре сумел вывернуться. Можно представить себе, каким кощунством это должно было показаться Жанне, как и любому из деревенских детей.

Она бросилась на колени рядом с ним, восклицая:

- О, это ужасно! Я не знала, что значит "посыпать главу пеплом". Встаньте, отец мой, прошу вас!

- Не могу, покуда ты не простишь меня. А ты прощаешь?

- Я? О отец мой, мне вы ничего дурного не сделали. Это вы у себя должны просить прощения за то, что обидели бедных крошек. Встаньте, прошу вас!

- Ну, теперь мое дело совсем плохо. Я считал, что должен заслужить прощение у тебя, а если у себя самого - тут я не могу оказывать никакого снисхождения. Это мне не пристало. Что же делать? Укажи мне выход, мудрая головка.

Кюре все еще не подымался с колен, несмотря на мольбы Жанны. Она готова была снова заплакать, но тут ее осенило: она схватила совок, щедро осыпала золою свою собственную голову и проговорила, заикаясь и захлебываясь:

- Ну вот, теперь дело сделано! О, встаньте, отец мой, встаньте!

Старику было смешно, но в то же время он был тронут. Он обнял ее и сказал:

- Ах ты удивительное дитя! Пусть это не настоящее мученичество и не столь живописно выглядело бы на картине, но тут был истинный дух подвижничества, это я могу засвидетельствовать.

Он вычесал золу из ее волос, помог ей вымыть лицо и шею. Он снова повеселел и готовился продолжать диспут. Он уселся, опять привлек к себе Жанну и спросил:

- Жанна, верно ли, что ты и другие дети завивали венки под Волшебным Деревом?

Вот так он всегда начинал и со мной, когда хотел на чем-нибудь поймать: ласково и словно невзначай. Так легче всего одурачить человека: он и не увидит, куда ступает, пока капкан не захлопнется. Отец Фронт любил это проделывать. Я понял, что он расставил Жанне ловушку. Она ответила:

- Да, отец мой.

- Ты их вешала на Дерево?

- Нет, отец мой.

- Нет, говоришь?

- Нет.

- А почему нет?

- Не хотела.

- Вот как? Не хотела?

- Нет, отец мой, не хотела.

- Что же ты делала с ними?

- Я их вешала в церкви.

- А почему не на Дерево?

- Потому что нам сказали, будто лесовички родня нечистому, и почитать их грешно.

- Ты так и считала, что грешно?

- Да, я думала, что это дурно.

- Ну, раз почитать их грешно и они - родня нечистому, то они могли научить детей худому, не так ли?

- Выходит, что так.

Он немного помедлил; и я ждал: вот сейчас он захлопнет западню. Так он и сделал. Он сказал:

- Значит, дело обстояло так: эти осужденные создания - родня нечистому духу; они могли научить детей дурному. Теперь объясни мне, если сумеешь: почему несправедливо было их изгонять и почему ты хотела помешать этому? Тебе-то что за дело?

Ну не глупо ли было так испортить дело? Будь он мальчишкой, его следовало бы за это отодрать за уши. Все у него шло отлично, а он взял да все и испортил. "Тебе-то что за дело?" Неужели он не знал, что такое Жанна? Неужели не понимал, что о собственных своих потерях или прибыли она не печалилась? Неужели еще не постиг, что единственным верным способом воспламенить ее был рассказ о чужих утратах, обидах и горестях? А так он ничего не добился - только сам себе расставил ловушку.

Едва он произнес эти слова, как она загорелась, глаза ее наполнились слезами негодования, и она накинулась на него с пылом, который удивил его, - но не меня: я-то знал, какой фитиль он поджег, когда так неудачно выбрал свой главный довод.

- О отец мой, как можно так говорить! Скажите, кто владеет Францией?

- Господь Бог и король.

- А не сатана?

- Что ты, дитя! Это - подножие престола всевышнего. Сатана не владеет тут ни одной пядью земли.