Личный враг Бонапарта

Камин едва тлел. Ничего удивительного, что королева оставалась в дорожном платье из синего бархата с высоким воротником и витыми золотыми шнурками, как у гусарского ментика. Ее пышные пшеничные волосы были спрятаны под шапочку с черным страусовым пером.

Она изменилась с тех пор, как капитан видел ее в последний раз. Четыре года назад Луиза больше походила на радостную птичку, выпорхнувшую по весне из открытой клетки. Смущенная собственным величием, растроганная всеобщей любовью, стыдящаяся своей красоты… Теперь на него глядела исполненная внутренней мудрости женщина, чьи глаза уже были прояснены будущим страданием и которая давно благословила все, что с ней произойдет.

– У меня для вас подарок. – Луиза открыла шкатулку, стоявшую на столе. Здесь среди перстней, лент и споротых кружев она хранила милые безделушки. Поделки детей, шишки из парка в Шарлоттенбурге, сухие цветы лаванды для запаха. – Вот возьмите, это мой крест. Хорошая работа, правда?

Капитан прежде принял подарок, чем опомнился, что делать этого нельзя.

– Простите, ваше величество… я…

Она взяла руку Бенкендорфа обеими ладонями и с силой сомкнула его пальцы над ажурной сталью. Такие кресты делали в Гляйвице и заменяли ими золотые, которые вслед за королевой прусские дамы жертвовали на нужды армии.

– Не важно, как это выглядит со стороны. Не имеет значения, кто и что об этом подумал бы, если бы увидел, – Луиза говорила доверительно, но без тени кокетства. – Я помню вас. И всегда замечала. Вы не могли об этом знать. Вы обычно стояли сзади. Вас никогда не представляли.

– Это было бы неуместно…

Луиза кивнула.

– Но я не могла не чувствовать ваш взгляд. Иногда чужое восхищение – это все, что нужно, чтобы не потерять себя. Вы приедете на переговоры?

– Если государь прикажет.

– Сделайте все, чтобы попасть туда. Просто окажитесь там, – королева снова сжала пальцы гостя на холодной поверхности креста. – Стойте и смотрите на меня. Этого будет достаточно.

* * *

Середина февраля. Петербург.

«Этой удивительной женщине ничего нельзя поставить в упрек, кроме чрезмерной строгости к собственным детям».

А. Х. Бенкендорф

Всю дорогу до столицы капитан проделал в дурном расположении духа. Безмолвное обожание. Абсолютная преданность. Неужели это все, на что он способен? Почему стоять сзади и смотреть через чужие спины – его удел?

Пожалуй, сейчас ему трудно было бы даже вспомнить, чего хотелось в другой, довоенной жизни.

В юности любил читать древних авторов. Плутарха и описание подвигов великих людей. Когда три года назад был с миссией в Архипелаге, первую ночь не мог спать, воображал, что корабль стоит у берегов, где ходили Одиссей и Агамемнон. Все таращился на темную полоску земли, и мнилось, что за кустами еще движутся бесприютные тени героев. Смотрел в теплое чужое небо и мысленно примерял доспехи Ахилла.

Допримерялся! Хорошо не погиб, как Патрокл!

Одно Бенкендорф усвоил твердо: всегда может быть хуже. Он явился в Петербург в середине февраля и… окунулся в победный восторг. Его никто не слушал. И все поздравляли.

Капитан смешался, говорил невпопад. Хвалил Толстого. Ругал Беннигсена – того, кому государь пожаловал Андрея Первозванного.

А там… Там был разгром. Толпы обезумевших, бегущих, никем не управляемых людей. Смерть и позор. Без поражения. Что казалось неправдоподобным, особенно издалека, из Петербурга.

На Александра Христофоровича смотрели косо, принимали холодно. И, наконец, вдовствующая императрица снизошла до вразумления. Она пригласила воспитанника в свои теплые покои в Зимнем и, велев всем выйти, указала на стул.

– Вы огорчаете меня, Сашхен.

Мария Федоровна только что вернулась с бала. Конечно, она больше не танцевала. Целую вечность! С тех пор как семь лет назад стала вдовой. Приличия запретили бы ей скакать в котильоне, но при взгляде на стан-амфору, на исполненные грации и спокойного величия движения императрицы-матери, оставалось только сожалеть, что эта рослая фарфоровая дама не возглавляет торжественные шествия в первой паре полонеза.

Траура ее величество не носила, возненавидев черное в те дни, когда лила слезы по мужу, а вся столица ликовала и в окна дворца даже ночью долетали приветственные крики. Глупцы думали, будто расстались с тираном! Надолго ли? Вот он, новый тиран – Бонапарт – стучится в двери!

– Сядьте, Сашхен, – Мария Федоровна жестом отослала камер-фрау, готовую снять с ее головы диадему и отколоть мантию. Нет, она будет разговаривать с этим остолопом как подобает истинной царице. – Я разочарована.

Покровительница возвышалась над Бенкендорфом на целую голову, а его росту завидовали многие! Но сейчас крестник сжался, как всегда сжимался в ее присутствии, опустил плечи и втянул шею.

– Садитесь же.

Мария Федоровна опустилась на стул со спинкой-лирой и одним взмахом уложила у ног шлейф, расшитый золотыми розетками.