Личный враг Бонапарта

– Ваш гений торжествует над любыми недругами, – поспешил на помощь несчастной королеве Александр I. – А ваше великодушие обращает даже заклятых врагов в истинных друзей.

По знаку Бонапарта все поднялись на ступени дворца, и больше ничего не было слышно. Победитель шел впереди. Следом прусский король и русский император вели королеву, опиравшуюся на их руки. Два мужчины, близкие ей и готовые откупиться ее красотой от чудовища.

А где-то в толпе стоял третий, не имевший на Луизу никаких прав и тоже не способный что-либо поделать. Предавший без предательства, но, по крайней мере, стыдившийся происходящего.

Королева поднялась к дверям. Алый бархат ее токи в сочетании с белым кружевом накидки делал Луизу особенно похожей на жертву. Как в древние, языческие времена. Приношение Молоху.

Она вскинула глаза и быстро пробежала ими по толпе. Бенкендорф не поручился бы, что тревожный взгляд выцепил его из рядов любопытных. Королева вздохнула, словно говорила прости солнцу и небу. Кивнула, как бы соглашаясь с неизбежным. И отважно шагнула в темную сень за дверями. Было видно, как Талейран – изящный царедворец с напудренными локонами – закрыл за их величествами высокие стеклянные створки.

Луиза выторговала у узурпатора кусочки Пруссии, и теперь поляки были этим крайне возмущены.

– Выходит, все наши жертвы, все слезы матерей, все мужество юношей, вступивших в армию, напрасны! И кому, скажите на милость, нужен этот огрызок Пруссии? – Графиня Потоцкая смотрела на полковника, как ангел-обвинитель в день Страшного суда.

– Яна, разве это нашего ума дело? – упрекнула кастелянша. – Оставь политику сильным мира сего…

– Нет, отчего же, – вновь подал голос не устрашившийся пламенных взглядов Бенкендорф. – Ваша племянница находит в себе мужество говорить то, о чем думают многие, но благоразумно молчат.

Еще один обжигающий взгляд. Не то благодарный, не то предостерегающий. «Остановитесь, сударь! Мы враги. Я дальше не пойду». Еще как пойдете!

– Мадам графиня считает, что Пруссия, одна из виновниц гибели ее родины, должна сама перестать существовать.

– Это было бы справедливо!

– Вы можете обеспечить такой исход? – Бенкендорф чувствовал, что ступает на скользкую почву. – Не вы лично… – Все засмеялись. – …А ваши соотечественники?

– В союзе с Наполеоном…

– Сами?

Анна сдернула белую салфетку, бросила ее на стол, так что край угодил в тарелку и сидевших рядом забрызгало соусом.

– Я сыта, – поклонилась она кастелянше, – и вашим угощением, и вашими гостями, тетя.

Маленькая принцесса стремительно направилась к двери из столовой.

– Александр Христофорович! – с укором пробасил Толстой. – Нельзя ли было как-то… Вы порой несносны!

Полковник подавил усмешку. Спустя всего неделю ясновельможного хамства он буквально ногтями расцарапал броню Яны, задевая самые болезненные струны ее души. Теперь она всю ночь будет кипеть, думать, как следовало возразить обидчику. Ergo вспоминать его. Что и требовалось.

* * *

«Мое детское сердце билось, слушая рассказы о наших победах. Но я не понимала, почему нужно ненавидеть хорошеньких русских офицеров, которые так красиво гарцевали на своих великолепных лошадях».

Анна Потоцкая

Следующим шагом большой игры могло стать только нежное примирение. До разрыва он бы не допустил. Храни Бог чистосердечных дурочек!

Всю неделю Бенкендорф вздыхал и ловил взгляды жестокой. Но не смел и рта раскрыть, как бы раскаиваясь в недавней резкости. Полковник нарочно гулял в парке в то самое время, когда выходила le petite princes, и попадался ей на глаза в ее любимых местах – у оранжереи, под башней-руиной, в античном гроте… Но тут же резко сворачивал в сторону, терялся между деревьями и прятался за постаменты мраморных амуров. Словно боялся обеспокоить собой даму сердца. И вместе с тем украдкой наблюдал за ней, получая удовольствие от лицезрения земного божества.

Яна демонстрировала холодность. Нарочито делала вид, что не замечает его потуг. Но помимо воли начинала уже искать глазами знакомую долговязую фигуру и за столом напрягать слух, чтобы расслышать его разговор с другими собеседниками. Он всегда отзывался благоразумно и сдержанно, отчего складывалось впечатление, будто его лишь раз вывела из терпения одна-единственная женщина.

Кастелянша взирала на своего гостя с удивлением. Друзья подтрунивали над ним. Полковник все сносил смиренно, тайно радуясь тому, что роман делается притчей во языцех.

На недоуменный вопрос Толстого он небрежно бросил: «От скуки». И приложил усилия, чтобы эти слова через кастеляншу (с которой у посла царило подозрительное согласие) стали известны противной стороне.