Личный закон

В городское управление МВД он явился ровно в девять, однако дверь в кабинет начальника УГРО оказалась запертой. Постучав несколько раз, он недоуменно пожал плечами, огляделся и присел на один из стульев, стоящих вдоль стены. Косматенко пришел только через час, вместе с Юркиным тренером. Появление Иваныча стало для парня полной неожиданностью. Вскочив на ноги, он замер. Терехов слегка кивнул и вошел в распахнутую капитаном дверь. Видя, что Юрка не двигается с места, Косматенко махнул ему рукой: заходи.

Хозяин кабинета занял свое место, гость устроился по другую сторону стола, Юрка сесть не решился.

– Ну что, – начал капитан, строго взглянув на Самохина, – скажи спасибо Виктору Ивановичу. Если б не он, сидел бы ты сейчас у меня в клетке. Короче: решено отправить тебя в армию. Восемнадцать уже стукнуло – самое время послужить Родине. Послезавтра спецнабор в десантуру, так что готовься – и вперед. Вали отсюда!

Юра стоял, не понимая, радоваться или огорчаться. Он действительно был самым старшим в классе, поскольку пошел в школу с восьми лет. Мама после гибели отца слегла, почти год он жил в деревне у бабушки.

«Институт накрылся медным тазом, – промелькнуло в голове, – но ведь и не сажают! А армия?.. Ну, пусть будет армия».

Он сделал шаг в сторону своего тренера, но Иваныч жестом остановил его.

– Иди, сынок, – необычно ласково сказал он, – через час жду тебя в спортзале, там и поговорим.

Самохин неловко поблагодарил – не то тренера, не то капитана, – попрощался и покинул кабинет.

Странно было видеть пустой спортзал, обычно Самохин бывал здесь во второй половине дня, когда одни ребята молотили по грушам, а другие сражались в спарринге. Виктор Иванович понуро сидел на длинной и низкой спортивной скамье под шведской стенкой. Юра без слов пристроился рядом. Обернувшись, тренер положил ему руку на плечо и заглянул в глаза.

– Такие дела… Не думал я, Юрок, что так все сложится. Ну да ладно, главное, срок не получил. Армия все-таки не тюрьма. Да и два года пролетят – не заметишь. Ты там корочки свои предъяви, может, в спортроту определят.

Иваныч говорил каким-то занудным, жалостливым тоном. Юра молча слушал и чувствовал, как в глубине души нарастает раздражение: старик причитает, как на похоронах! Он ни капли не раскаивался, не жалел о том, что совершил, и о том, что его ждет. И вообще он терпеть не мог, когда его жалели.

Тренер еще несколько минут что-то объяснял, сокрушался, давал наставления. Юрка молча кивал в такт его словам, но смысл их уже не доходил до него.

Наконец Иваныч умолк. Юра с благодарностью обнял его, обвел взглядом ставший родным спортзал и поднялся со скамьи.

– Вы, Виктор Иванович, не сердитесь на меня. Вернусь – на всесоюзные будем пробиваться.

Старик встал, они еще раз обнялись, и Юрка направился к выходу.

***

– Шобы понимать – надо чувствовать, а шобы чувствовать – надо понимать, – глубокомысленно изрек Семёныч и, помолчав, добавил: – Кому-то с рождения дано душу за других рвать, другие по жизни начинают проникаться, но в основном так и живут пнями, тока тупеют и черствеют с годами. Молодой ты ишо. Кровь играет, а мозг слабый. Но жизня, она все поправит, поделит всех – кому служить, кому править, ну а кому – просто быть вольным.

Водянисто-серые глаза Семеныча пристально смотрели из-под старческих сморщенных век прямо Юрке в лицо, будто он пытался понять, дошёл ли до парня смысл сказанного. Тот молчал, слегка удивленный философскими излияниями старика.

Зная Семеныча года три, Юрка не подозревал, что этот девяностолетний, но еще довольно крепкий старикан способен на философские рассуждения.